Обернулся, к коновязи спешил лет двадцати статный красноармеец, перетянутый ремнями, на боку шашка и наган. Бросился ему навстречу, крепко обнялись. Это был старший брат Николай, с которым не виделись два года.

– Ты как здесь? – удивленно оглядел младшего.

– Да вот, служу связистом при штабе 2-го рабоче-крестьянского полка.

– Сбежал из дому?

– Ага. Хочу бить беляков как ты.

– А не рано? (нахмурил брови Николай)

– В самый раз.

– Ладно давай отойдем в сторону, поговорим.

Направились от коновязи к дубовой колоде, лежавшей в конце обширного двора, там присели. Пашка рассказал брату, что нового дома, а тот о себе. Был он командиром отделения конной разведки, сутки назад вернулся из рейда. Потом на крыльце появился штабной и заорал, – Судоплатов, к начальнику!

– Ладно, Пашка бывай,– взъерошил волосы младшему Николай. – Я тебя обязательно найду. И поспешил на зов, придерживая шашку. Мальчишка проводил его взглядом, потом вернулся к коновязи, отвязав Ласточку, вскочил в седло и наметом поскакал обратно.

«Да, брат у меня что надо», думал по дороге. Старшего он глубоко уважал. До революции Николай работал слесарем на заводе и состоял в марксистском кружке, о чем «малой» знал и, держа в секрете, выполнял мелкие поручения, участвовал в стачках, а с началом Гражданской войны ушел на фронт.

От него Пашка набрался революционных идей о построении нового общества, где все будут равны, а управление страной перейдет к пролетариату.

Вернувшись в полк, он рассказал Бубнову о встрече с братом,– познакомишь при встрече, – сказал Иван.

Служба в свою очередь продолжалась. В боях по роду деятельности Пашка участия не принимал, но во время одной поездок в штаб дивизии едва не сложил голову.

В тот августовский день он доставил туда очередное донесение и возвращался назад знакомой дорогой. Спустившись в неглубокую долину, легкой рысью поднялся наверх и наткнулся в степи на казачий разъезд. Тот бросился в погоню. Когда до города оставалось верст пять, беляки стали догонять и открыли стрельбу, попав в Ласточку. Кобыла взвилась на дыбы, сбросив Пашку, тот покатился в промоину.

Понимая, что бежать бесполезно, сорвал с плеча карабин и открыл стрельбу по налетавшим казакам, выбив одного из седла. Тут бы мальчишке и конец, но спас случай. Из-за недалекого увала* вымахнул полуэскадрон* красных, донцы, развернув коней, унеслись обратно.

Ты чей будешь, хлопец? – подъехал к вставшему на ноги парнишке загорелый командир в буденовке, бросив в ножны шашку.

– Связной из 2-го ударного полка, – отряхнул тот от земли колени.

– Молодца, не испугался, а как зовут?

– Судоплатов Пашка.

Подскакал еще один, ведя в поводу Ласточку. Та оказалось цела, лишь на крупе ссадина.

– Ну, живи долго Пашка, – улыбнулся командир и отдал команду, – полуэскадрон! Рысью марш-марш! Дробно зацокали копыта.

Проводив взглядом исчезающих в лазоревой степи конников, Пашка забросил за спину карабин, подтянул подпругу на испуганно косящей глазом Ласточке, сел в седло, тронув ее бока шенкелями*, и иноходью направился к городу.

Николай слово сдержал, за это время он дважды навещал брата. В первый раз познакомился с Бубновым (оба понравились друг другу), а во второй завез Пашке подарок – короткий кожушок с выпушкой и кубанку.

– Скоро осень, а потом зима, не будешь мерзнуть, – потрепал по худому плечу.

Между тем обстановка на Южном фронте ухудшалась. После начавшегося в мае наступления армий Деникина*, красные части отошли из Донской области, оставив Донбасс с Харьковым, а с тыла их теснила белоказачья конница Мамонтова и Шкуро.

Когда она стала подходить к Никополю, дивизия с боями отошла в Кременчуг, а оттуда двинулась на Николаев.