– Слушаю, – холодно ответила Саша.

– Правду бают, что ты сама к белякам переметнуться вздумала, комиссар?

Саша опешила. Откуда он знал? Она сама еще не решилась окончательно. Искала другой выход – и не находила. И все же пока не решилась. Оставалось девять дней до первого февраля.

Фрол и его люди подались вперед.

– Отставить! – прикрикнула на них Саша. – Не влезать!

– Вона оно чего, братва, – хохотнул Кривой. – Комиссар, значится, тут приказы раздает, будто право имеет. Ее-де армия и вся недолга. А сама-то к былому полюбовнику сбежать удумала! Станет белые булки кушать, пока нас тута травить будут, что твоих волков!

Саша еще раз остановила конвой – теперь яростным взглядом. Их тут шестеро против пяти десятков. Не выгорит.

– А и за какой надобностью тебе к белякам, комиссар? – Кривой уже откровенно издевался. – У нас туточки мужики сыщутся ничуть не хуже полковника твоего!

Саша резко вдохнула и собралась. С ними – как с волками, учил Антонов; надо просто знать, что вожак тут – ты.

– В глаза мне смотри, – твердо, с усмешкой даже сказала Кривому. – Ежели не боишься, конечно.

Он на миг растерялся, она поймала его взгляд, удержала, произнесла совершенно спокойно:

– Да, я меняю себя на Князевых, – и добавила неожиданно для себя: – По завету.

Черт знает, откуда это у нее всплыло, но на Кривого последние слова подействовали, словно его облили ледяной водой. Он замер, даже отступил на полшага; кажется, хотел разорвать контакт глаз, но почему-то сразу не смог.

– Ты бы это, комиссар, не к ночи-то поминала… – Кривой наконец отвел взгляд и посмотрел на своих людей. – Крайнюю землянку освободите им. Нехай ночуют. Не боись, комиссар, не тронем вас. Шутковал я. Веселые мы тут люди.

Повернулся и пошел к землянке. Саша оторопело уставилась ему вслед. Его страх напугал ее сильнее, чем он сам.

***

– Да что это, черт возьми, значит – завет? Что они этим словом называют? – спросила Саша, закончив отчет об объезде частей.

– Так, суеверия, – быстро ответил Антонов. – Не бери в голову, комиссар.

Здесь штаб разместили в здании церковно-приходской школы, и у главкома в кои-то веки был отдельный кабинет – бывшая учительская. Они сидели за столом вдвоем, Саша грела руки о кружку с горячей водой – чай в штабе весь вышел.

– Да объясни мне уже! А то я людей запугиваю, а сама даже не знаю, чем!

Антонов потер лицо ладонями. Саша не видела его прежде таким усталым.

– Ну, это… когда есть… обязательства, что ли. Человек о них знает. Просто знает. Его дело. Бабка вон моя каждый день миску молока относила к одному камню. А нам самим молока не хватало, но никто не вякал. Стать между заветом и завещанным – большую беду накликать… Суеверия, сказал же.

– То есть любой может сказать, что действует по завету, и никто ему слова поперек не скажет, что бы он ни вытворял?

– Да едрена ж копоть! – Антонов досадливо поморщился. – О таком не говорят вовсе. К беде. Если б Кривой подумал, что ты шутки шутишь, насмехаешься над темным народцем – порешил бы на месте. Но про тебя слухи гуляют всякие, и с хлыстами ты водишься… Вот Сенька и не стал связываться, от греха подальше. Прав был Фрол, зря ты к нему поехала вообще. Могло до беды дойти. Обошлось – и ладно. Они уже выдвинулись, куда им приказано. Даже эти смекают, что Народной армии держаться надо, а не то сгинут ни за грош. А тут хоть толпой врагу зададим жару напоследок…

– Напоследок, – тупо повторила Саша.

Вошла Наташа с пузырем самогона, плошкой кислой капусты и осьмушкой ржаного каравая, обернутой в рушник. Саша обнялась с ней – живот явственно проступал под кацавейкой. Антонов ласково улыбнулся жене и отослал ее жестом. Разлил самогон по стаканам.