Историк имеет право рассуждать в сослагательном наклонении: что было бы, если бы, но не имеет права утверждать: так было. В связи с этим ярлык «мариатегизма», наклеенный на сторонников «Амауты», говорит о высокой вероятности его исключения из партии после ее реорганизации в 1930 г., но только о вероятности. В конце концов и жизнь видного аргентинского коммуниста и сотрудника Коминтерна В. Кодовильи (до сего дня являющегося одним из символов догматического марксизма советского образца) висела на волоске, и он чудом избежал партийных репрессий в 1928 г. вместе с коллегой по руководству КПА Х.Ф. Пенелоном (сторону которого принял в дискуссии с представителем ИККИ Б. Михайловым). В то же время и самого коминтерновского эмиссара в Южной Америке вполне могли подвергнуть остракизму.

В 1930-е гг. появились работы, откровенно направленные на тотальное вытеснение левого спектра с политической сцены Латинской Америки. Так, взывая к националистическим чувствам аргентинцев, «не знающих деления на классы», автор книги «Коммунизм в Аргентине» К. Сильвейра утверждал, что аргентинская компартия создана иностранцами – «изменниками, изгнанными своими странами», и «аргентинцами-ренегатами», действующими во имя реализации «коммунистической программы разрушения национального наследия аргентинцев»[19]. Сильвейра предложил новый жанр исторической литературы: книгу-донос. Эта книга стала одной из идеологических основ, опираясь на которую сенатор М. Санчес Сорондо обосновывал проект антикоммунистического закона, доказывая подрывной, антинациональный характер компартии[20]. К этому направлению литературы можно также отнести работу бывшего корреспондента ТАСС в США С. Нафта[21], исключенного из компартии, который ссылался на «иностранное происхождение» латиноамериканского коммунизма и ставил на одну доску коммунистов и фашистов.

Далеки от объективности книги и статьи, на протяжении десятилетий выходившие из-под пера партийных историков. Над «официальными историографами» всегда висел дамоклов меч опасности ошибиться, неправильно расставив идеологические акценты. Лишенные (как и их коллеги, выступавшие с иных методологических позиций) доступа к архивным материалам, они не могли использовать свидетельства участников и очевидцев событий, оказавшихся за бортом международного коммунистического движения. В случаях же, когда такая возможность была, срабатывал «внутренний цензор» или официальная цензура, что не позволяло выйти на свет фактам, персонажам, оценкам, которые могли противоречить канонической трактовке событий. Немногие же историки, допущенные волей партийной иерархии к «святая святых» – архиву Коминтерна, оказывались в трагическом для исследователей тупике: имея в руках документы, требующие изменения оценок, введения новых персонажей (или, если быть абсолютно точными, возвращения старых, исключенных из истории из-за идеологических или коньюктурных соображений), они были вынуждены прибегать к использованию приема – фигура умолчания, игнорируя ставшую известной им информацию, или интерпретировать документы в угоду официальной традиции.

Наиболее ярким примером такого подхода является изучение истории компартии Кубы. Чем можно объяснить, что правящая партия долгие годы не делала даже попытки создать официальную историю своей деятельности? Институт истории коммунистического движения и социалистической революции при ЦК КПК никогда не объявлял о планах подготовки обобщающего труда по истории «первой марксистско-ленинской партии Кубы» (период 1925–1961 гг.), хотя все возможности для этого были, особенно в годы, когда его возглавлял Ф. Гробарт, более 60 лет входивший в партийное руководство, а научными сотрудниками являлись ветераны кубинской компартии Р. Николау и П. Сервиат, люди весьма осведомленные