Французский исследователь Эли Обуэ в докторской диссертации «Виды смешного (смешное). Комическое, остроумие, юмор» справедливо подчеркивает, что «большинство теоретиков, занимающихся комическим, путают смешное и комическое»[9]. Однако сам Обуэ выдвигает весьма несовершенные принципы их разделения: «Не трудно быть смешным. Любому глупцу или неуклюжему увальню это легко удается. Это к нему приходит без учения. Наоборот, быть шутливым, остроумным, комиком, юмористом – это искусство, которое требует индивидуальных способностей и техники, которой не все обладают… Смешное присуще действиям и объектам, разумно необъяснимым, ненормальным, которым мы не прощаем их характер. Комическому присуще условие, при котором мы можем найти извинение и оправдание этим смешным его действиям и объектам»[10].

Обуэ утверждает, что смешное вызывает естественное поведение человека, а комическое – искусственное: «Смешон был бы эксцентричный человек, который прогуливался бы в одеянии маркиза XVIII века, или в костюме Пьеро, или в наряде африканского воина. Этот человек оказался бы комичен, если бы его действие не было оправдано традицией, его ремеслом или любой другой принятой причиной: днем карнавала или съемкой. Таким образом, если личность делает противоположное тому, что диктуется логикой или обычаем, или противоположное тому, что мы сделали бы сами; если личность рассуждает фальшиво, несоответственно обстоятельствам, если эта личность бросается в опасность, которой хочет избежать,– она абсурдна, шокирующа или смешна»[11].

У французского теоретика получается, что истинный комизм присущ только клоуну или артисту. Комическое для Обуэ – преднамеренно и сознательно смешное действие.

Этот принцип разделения неплодотворен, так как им фактически отрицается возможность комического в действительности, а комизм в искусстве выступает не как результат творческого осмысления жизни, а лишь как преднамеренно шутовское действие человека.

Белинский отмечал: «Нет, господа! комическое и смешное – не всегда одно и то же… Элементы комического скрываются в действительности так, как она есть, а не в карикатурах, не в преувеличениях»[12].

Существует пустой смех, о котором в Италии говорят: «ничего нет глупее, чем глупый смех», во Франции: «он себя щекочет, чтобы рассмешить», в России: «из дурака и горе смехом прет» или «смех без причины – признак дурачины». Если и есть что-либо комичное в этом пустом смехе, так это его пустота. Гоголь, осмеивая подобный смех, рассказывает нам в «Женитьбе» о некоем мичмане Петухове, которому «ничего больше, покажешь эдак один палец – вдруг засмеется, ей-богу, и до самого вечера смеется».

Белинский в статье «О критике и литературных мнениях „Московского наблюдателя“» справедливо говорит о двух родах остроумия: «…Есть остроумие пустое, ничтожное, мелочное… потом есть остроумие, происходящее от умения видеть вещи в настоящем виде, схватывать их характеристические черты, выказывать их смешные стороны»[13]. Остроумцы первого рода – пустосмешки. Комедиографы тем и отличаются от них, что следуют за самой природой изображаемых явлений, имея перед собой высокие цели и идеалы.

Комичными могут быть и явления, не имеющие ярко выраженной широкой общественной значимости: неловкость, неуклюжесть, некоторые недостатки во внешности. Это простейшие, элементарные формы комического. Их часто используют художники для углубления и заострения основной сатирической ситуации и раскрытия действующих в ней характеров. Вспомним, скажем, падение Бобчинского в момент первого разговора городничего и Хлестакова в гостинице. Любопытный помещик-сплетник, оставшийся за дверью номера, в котором поселился «ревизор», не мог утерпеть до конца разговора и стал подслушивать. Он переусердствовал и, оторвав дверь, вместе с ней неожиданно влетел в комнату, чем окончательно поверг в испуг городничего. Падение сплетника подогревает и без того накаленную комедийную ситуацию. Или вспомним городничего, надевающего впопыхах вместо шляпы футляр на голову или отдающего распоряжение «взять в руки по улице» вместо «взять в руки по метле» и т. д.