Мы плыли. Как будто невидимая сила несла корабль и толкала его мягко, но непреодолимо. Не было шума машин, только глубокий и ровный звук волн. До Бискайского залива погода была хорошей, но потом ветер изменился, и мы должны были какое-то время лавировать. Но мы рассчитывали наверстать упущенное время за Азорами, когда попадем в пассат.

Когда мы подошли к Азорам, пассата не было, ветер дул легкими неравномерными порывами, будто кашлял старый человек. Хотя капитан приказал поднять все паруса, нам не удавалось делать больше десяти миль в час. Море как будто превратилось в жидкий свинец. Дни были знойными и душными, а ночи еще хуже. Мы не могли выносить это внизу, и, когда были свободны от вахты, лежали на крышках люков, чтобы почувствовать прохладный ночной воздух. Капитана видели редко. Большую часть времени он полулежал в шезлонге за рулевой рубкой. Иногда около полудня, в самую жару, он появлялся. Длинное тощее привидение в розовой шелковой рубашке. Озабоченно смотрел на провисшие паруса, покачивал головой и снова исчезал за рулевой рубкой. Хотя видели его мало, мы ощущали, что именно он всем управляет. Между собой мы его звали Старый Козел.

Однажды днем Крамер, маленький человечек, послал Зиппеля на камбуз за сгущенным молоком. Он хотел подсластить свою лапшу. Но Зиппель вернулся без молока.

– Какого черта? – грубо спросил Крамер. Этот неуклюжий восточный пруссак редко открывал рот. Сейчас он был в ярости. – Что, этот проклятый мясник не мог дать молока?

– Нет, – озабоченно ответил Зиппель. – Он бы дал, но Старый Козел запретил. Говорит, надо экономить.

Крамер и остальные за столом ничего не сказали. Нарушил молчание Стокс:

– Завтра будет что-нибудь необычное: соленое мясо и сушеная картошка.

Это была наша ежедневная диета уже три недели. Фраза Стокса была больше, чем шутка.

С этого времени молока не было ни утром, ни днем, ни вечером. Спустя три дня я снова дежурил по столовой и пошел на камбуз за «пушечным огнем». Так назывался кофе, который приносили в четыре утра. Этот черный и горячий напиток, сильно пахнущий цикорием и слабо кофе, любим всеми моряками от Арктики до тропиков.

– «Пушечного огня» больше нет, – с сарказмом сказал кок.

– А что я им скажу?

Он пожал плечами:

– Можешь сказать что хочешь. Старый Козел запретил.

Моряки соображают не очень быстро. Когда я вернулся, позвякивая пустым бидоном, мое сообщение заставило всех замолчать, как и раньше. Они сидели в своих сетчатых майках или голые до пояса. Перед ними лежали морские сухари, которые они собирались съесть с кофе.

Я не знаю, кто начал. Думаю, Мюллер. Он взял сухарь, постучал по столу и запел:

– Едем, едем…

Это был сигнал тревоги, используемый, чтобы утром поднимать свободных от вахты. С ударами сухаря жучки вылезли из сухарей и побежали по столу. Их сметали на пол и давили ногами. Это была старая шутка. Но в этот раз было нечто большее. Команда расхватала сухари и барабанила ими по столу, а хриплые голоса нестройно пели:

– Едем, едем…

Шум перекрыл голос Старого Козла. Он спустился с мостика и стоял прямо над нами.

– Боцман, – сказал он, – думаю, вам следует смотреть за тем, чтобы в помещении было тихо.

Загудел резкий голос боцмана:

– Проклятье! Молчать в кубрике!

– Чудной человек! – произнес кто-то приглушенно. – Он не хочет запачкаться о нас.

– И такой набожный и добрый, – подхватил Стокс, – как если бы сам Бог был его сердечным другом. Посмотрели бы на него в последнем рейсе.

– …Вы не пройдете под мостом в прилив с вашими мачтами, – сказал лоцман.

– Пройдем, – ответил Старый Козел, – я измерял.