В восемьдесят восьмом году у меня родила жена. В восемьдесят восьмом же году меня за эту аварию, якобы, и осудили, но виновным не признали, конечно. А судил Анциферов, Волжский суд, ну, судил справедливо так, конечно. То есть разобрался по всем этим вопросам. И дали мне три года „химии“, то есть это стройки народного хозяйства, ну вот раньше так называлась „химия“.[5] То есть я находился дома, дома проживал просто. Было учреждение, Урицкого, 25/Б, то есть, якобы, в котором я должен был находиться. Но я там, конечно, не находился, я дома жил. Почему, потому что положительно вёл себя, семья, ребёнок родился в восемьдесят восьмом.

– А почему так присудили? Почему не оправдали вас?

– А потому что такое время было. Я был трезвый, просто такое было время: безнаказанным никто остаться в то время не мог. То есть по-любому должен был нести кто-то ответственность за это. Потому что она погибла, вот которая под колёса кинулась. Тридцать восемь ей, что ли, было, я точные подробности не помню.

Свидетели в один голос кричали, что она виновата сама, её же подруги, с которыми она двигалась по направлению домой. На суде вообще не думали, что этим всё закончиться, думали, что судимости просто быть не может. Но тем не менее вот так вот. Я говорю: тогда такое время было, то есть наказан должен был быть кто-то.

Я приходил в определённое время отмечаться в учреждении. То есть вот, в общежитие каждый день. Поначалу я дожен был прийти в определённое время, к десяти часам, переночевать. Дальше утром уйти, идти на работу, вот опять же трудоустраивали по этому поводу. Я работал в „Ярхимпромстрое“, вот в таком духе… То есть я сам-то по себе человек непьющий, курящий, но малокурящий. Но всё равно, как говорится, курю. Но суть-то дела не в этом, просто стало притупляться зрение. И главное не то, что сразу, а постепенно. Вот если, допустим, я смотрю на солнце в упор, оно мне не мешает, я могу на него смотреть, не моргая.

– А вот меня, моё лицо видите?

– Нет, не вижу. Я вижу только, допустим, если большая разница между светом и тёмным. Вот я вижу фон чёрный, более чёрный по отношению к световой гамме на улице, вижу чёрный. На этом фоне, допустим, есть что-то белое. То есть если это белое что-то манипулирует, значит, я уже в своих мозгах уверен в том, что это – либо рука, либо что-то вот на уровне своего телосложения. Вот я, допустим, рукой машу – я вижу то, что я машу, а будет она на месте – я не пойму. Ну, белое и белое что-то, а что?

Когда зрение у меня было, я как будто чувствовал, что зрение потеряю. Я просто задумывался об этом, думал: как вот слепые себя ведут, как вообще живут? Закрывал глаза, пытался без глаз куда-то пройти – и просто ошалевал: как так может быть? И буквально стал себя ловить на мысли: чего-то я всё об этом думаю, задумываюсь? Не прошло и десяти лет – ослеп. И казалось бы, о чём может быть разговор, травма-то когда произошла. Ну был предупреждён врачами, что такое может быть. Но у меня было вообще идеальное зрение, а тут хлоп – и всё, раз и не стало.

– А вам сны какие-нибудь снятся? Если снятся, то они цветные или чёрно-белые?

– Цветные. Но не всегда, бывают и черно-белые… [Склоняется, оголяет штанину и показывае мне заметный укус на ноге]. Вот собака покусала.

– Да вы что? Бродячая собака?

– Да в том-то и дело, что нет: стаффордширский терьер. А как получилось? Я-то с палочкой, а хозяин вывел собаку гулять, и вывел гулять её без намордника. И я просто не ожидал: резкий укус мне за ногу – и держит! Я рукой-то схватил… А девчонки рядом были, чуть подальше, они потом-то рассказали. Я схватил, он перехватился за руку, я руку-то успел отодрать, хозяин подскочил, сразу его схватил – отбросил. Он тут извиняться, туда-сюда, у меня кровища течёт, бабы орут, кричат. Вызвали скорую, меня – в девятую… Милиция говорит: где, что, как можете опознать? Я говорю: да какое опознать, я ж слепой. Единственное, если только девчонки в том районе, которые были. А чего там на Суздалке, кого там найдёшь? Меня отвезли, оказали там помощь – всё.