Я был в учебке, я учился там на механика-водителя. Ну, я был деревенский. Ну и по-русски понимал, до этого в Самаре я был. Немножко, у нас ещё учат по-русски, я знал и научился. Когда в учебку пришли, начали шить бельё, а я этого не знал – у меня всегда дома мамка или сестрёнка шьют, у нас так принято. Но всё-таки пришлось. Раза четыре у меня рвали погоны на хуй – [приходилось] по-новой шить. Ну деревенский дебил, да? А там дембеля – старшина давай меня гонять: туда-сюда, туда-сюда…

Потом была рядом стройка, там работали азербайджанцы, земляки. Там землячество было. Они увидели – у меня синяк, говорят: а чего случилось? Меня только вот, дней пять, наверное, нас привезли, я говорю: вот так и так. Они с лопатой все, там стройка – прямо заходят туда, где мы живём, в казарму. С каптёрки начали, там старшие есть дембеля, человек двадцать. Вот через десять дней они домой уйдут. А я сам пожалел, что сказал…

– Ты мне скажи, они почему тебе погоны срывали, за что?

– [Я им] неправильно зашивал, вот за это. Рвёт и снова давай, по-новой. Я заебался уже, да сколько раз можно? [Смеётся]. Там ночью лежали, дембеля заходят: ложимся направо, на хуй, и храпим! Клянусь богом, все: хр-р, хр-р! Легли направо на кровати двухярусной, все храпят, все молодые, только вот. „На левую сторону – храпим, сорок пять секунд!“ А там уже кто на кого бросится, кто не успевает одеться – снова. Так было у нас!

Снова обратно: ложитесь! Они так гуляют, как хотят, так и гуляют. Снова лежим, ты уже не спишь, ты просто ждёшь, что тебе скажут. Они ходят там, качки стоят, ну, дембеля. Опять: на правую сторону! Все храпят по-нормальному, чтобы слышно было, вся казарма. „Не то! На левую сторону!“ Да ёкэлэмэнэ!.. Рота, сорок пять секунд одеваться! Всё равно не то. Кто на кого бросается, не знают, где ботинки, где портянки… Я уже заранее научился: сразу портянки вот так наматывал, а ботинки – чтобы ногу сразу сунуть.

А хули, кто-нибудь остаётся, всё равно какой-нибудь бедолага останется там, не успел – снова пойдём строиться! Опять начинается – отжиматься прямо в казарме ночью. Но потом всё равно жалеют, ну сколько можно издеваться-то? Мы молодые, деревенские все, не знаем, не понимаем, а они отслужили уже. И часов до трёх, считай, что вот так. Они обкурились – и им всё, приколоться надо, а мы как дебилы. Целая рота, сто двадцать человек, прикинь? Молодые курсанты, а куда нам деваться-то?

Потом полгода прошло, отслужил, диплом дали мне как механику-водителю. И полтора года мне осталось, меня забрали в Хабаровск, там я был. Там Белогорск есть рядом, станция Возжаевка. И вспоминаю те дни – как со мной делали, земляки, дембеля и потом я сам начал делать. Две табуретки, три табуретки поставили, молодой идёт: ну-ка залез сюда! И прыгай! Шахматы-то ложим, ну как присягу принимаем. Сейчас я это вспоминаю: это как страшный сон. Так нельзя было, я сам начал так же. Третья табуретка стоит, залез туда. Шахматы есть – ложишь вот так вот, обычно шахматы и: прыгай на шахматы! Это прикол такой, это очень больно! Кто-то прыгает туда, а кто-то – нет. Ну, армейский прикол это ненормальный.

– Ну и что ты делал, если он не прыгал на шахматы?

– Ну что, берёшь и так его [показывает жестом, как бьёт его кулаком в лицо]. Ну беспредел – у кого силы больше, тот прав как бы. Всё было в моей жизни в армии. Я год отслужил, я как король ходил там. Я честно говорю: это неправильно я поступал. Это сейчас я только понимаю, а тогда мозгов не было, силы много было. И за мной много стояли, здоровые, всё как надо – спортзал всё постоянно. А сейчас я понимаю: зачем это так делали, я очень жалею об этом… Я так делал после того, как со мной делали.