По всем кабинетам вместо футбольного мяча летал его портфель; временами из него вытряхивалось всё содержимое, растаптывалось и разбрасывалось повсюду.

А он, нагибаясь и часто моргая, собирал свои карандаши, учебники и тетради, и в это время кто-нибудь из кукол изо всех сил ударял его под зад ногой.

Вера однажды хотела подойти к нему, когда куклы-одноклассники оставили его с блестящими от слёз щеками, и уже, было, протянула руку и собралась заговорить, утешить – и тут он взглянул на неё, но смотрел ей в глаза чуть дольше, чем на линейке первого сентября.

Вера вдруг уловила в его страдальческом, робком, затравленном взгляде крошечные, тёмные, неприятные точки и – в то же мгновение вспомнила дневное небо над морем под Новороссийском, куда они летом с мамой ездили отдыхать.

В высокой, просторной небесной бирюзе мягко, безмятежно парили ослепительно-яркие, белые кресты силуэтов чаек, горько и длинно крича. Внезапно среди них мелькнули два чёрных креста – силуэты воронов.

Белые кресты заметались, засуетились, и немного грустное, застывшее спокойствие дневного неба над морем омрачилось появлением чёрных вороновых крестов, тень которых тяжело скользила по сероватым прибрежным камням.

Вера отпрянула и отвернулась от новичка: хотя весь его понурый образ говорил о мучениях, ей не захотелось подходить к нему, когда она рассмотрела в его глазах эти тёмные, как будто злые, точки.

Они её насторожили – хотя новичок ничего не сказал ей и не выкинул никакой грубости.

А когда он после очередной стычки с кукольным братством одноклассников заметил, что одна Вера его не трогает, он стал очень осторожно, неуверенно пытаться стать к ней ближе.

В тот день, когда куклы-одноклассники окружили его – это было на уроке физкультуры, в полутёмном, замусоренном, обшарпанном коридорчике возле спортзала, Вера опять захотела вступиться за него, схватить за руку и увести подальше от злорадного, ошалелого хохота, бранных вскриков и – их запаха.

Вера всегда улавливала этот гадкий запах, когда куклы собирались вместе – от них веяло, как от столовки, немытыми тряпками, тухлой рыбой и ещё почему-то – жжёной резиной, смрад которой Вера запомнила с раннего детства.

Она и бабушка ехали куда-то в трамвае, который был весь пропитан этим ядовитым, резким, карябающим горло смрадом.

Вера, пока не спросила у бабушки, ещё не знала, что это за смрад, но – ей казалось, что он тёмно-коричневого цвета, и её от него тошнило.

Когда куклы-одноклассники собирались вместе, она, чуя их смрад, всякий раз вспоминала о той тошноте в трамвае, и они ей виделись ещё более отвратительными и – коричневатыми.

Когда в тусклом, маленьком коридорчике около спортзала стало тесно, и кукольные фигуры одноклассников загнали в угол фарфорово-хрупкого, бледного новичка с серебристо-ясными глазами, Вера рассматривала его лицо.

Сначала оно было, как и всегда, жалобно-мучительным, робким и даже кротким – но неожиданно по нему промелькнула та самая, уже знакомая Вере злобная тень, и кристальные глаза на долю мгновения словно поблёкли.

Новичок, что-то прошипев низким, суховатым голосом в ответ обидчикам, с силой толкнул в грудь одного из них.

Вера вздрогнула – она впервые услышала этот голос, – как ей подумалось, это и есть отзвук того, что мутными, тёмными точками иногда зло мелькает в его кристально-чистом, светлом взгляде.

А так его обычный голос – приглушённый дискант, звучал мягко, чуть растянуто, с робкими переливами, и Вере нравилось слушать, как он отвечает на уроках или расспрашивает о чём-нибудь учителей.

А теперь, услышав вместо его привычного голоса странное шипение, словно его кто-то душил, Вера помедлила и – не подошла к нему.