Где-то вдали за Даниловским кладбищем
       звякнул трамвай.
Колокол охнул, как сердце,
       на крик воронёнка – останься!..
Голос, живущий во мне…
Октябрь 2008

Пражский рыцарь

Бледнолицый страж над плеском века.

Рыцарь, рыцарь, стерегущий реку…

М. И. Цветаева1
Прислонясь к пятнадцатому веку,
Мы, туристы, выглядим нелепо.
Пражский рыцарь, стерегущий реку, —
Брат Марины, улетевшей в небо, —
Обнаживший меч не ради битвы —
Ради мира в этом старом граде,
Подскажите нам слова молитвы,
Бога ради.
Покажите, где живая рана
Горячит под мёртвою водою.
Зла в себе не держит Злата Прага
И врачует строгой красотою.
Мы спешим послушною оравой
Вслед за гидом. Промедленье – роскошь.
И гудит над медленною Влтавой
Карлов мост Ваш.
Рыцарь Брунсвик – одинокий воин
В стороне от мира и от Праги, —
Он свободен, светел и спокоен,
Как Марина над листком бумаги.
Может быть, в осенней круговерти
Не сберечь и этого листочка.
Может быть, всей жизни после смерти —
Только строчка…
Объектив освобождён от кофра,
Субъективен к цвету чёрный камень,
Увлечённо щёлкает фотограф,
А у нас – как бездна под ногами.
К Староместской площади мы вышли
Чуть другими – странная картина.
А с небес на нас глядел Всевышний —
И Марина.
Февраль 2016

Игорю Царёву

Всё по часам – и плачешь, и пророчишь,

Но, временем отмеченный с пелёнок,

Чураешься и ролексов, и прочих

Сосредоточий хитрых шестерёнок.

Они не лечат – бьют и изнуряют.

И точностью, как бесом, одержимы,

Хотя не время жизни измеряют,

А только степень сжатия пружины.

И ты не споришь с ними, ты боишься —

И без того отпущенное скудно.

Торопишься, витийствуешь и длишься,

Изрубленный судьбою посекундно.

Спешишь сорить словами-семенами —

Наивный, близорукий, узкоплечий,

Пока часы иными временами

И вовсе не лишили дара речи.

Игорь Царёв2
Весь апрель никому не верь,
Да не верится в ту примету.
За поэтом закрылась дверь.
Светлым был – и ушёл по свету.
Несусветная наша жизнь,
Суета, маета, работа…
Вспоминаем опять кого-то,
Лишь споткнувшись о край межи.
В сотый раз – тот же самый ход,
Не убавить и не прибавить.
Верный рыцарству Дон Кихот
Был всегда равнодушен к славе.
И – взаимно. Она к нему
Тоже нежности не питала,
Потому что ничтожно мало
Её блеска – рассеять тьму.
Нужен свет – не слепящий, нет:
Мы и так, как щенки, слепые.
Нужен тихий, спокойный свет, —
Отряхнуть от чердачной пыли
Наши души, заштопать их,
Сердцу певчему дать свободу
И, как будто живую воду,
Пить пригоршнями чистый стих.
Но часы на стене – тик-так,
Волос бел и спина сутула.
Позабытый его пиджак
Остаётся на спинке стула.
Стали светлыми небеса,
Принимая легко поэта.
В этот день было столько света,
Что слезились у всех глаза.
Апрель 2013

Борису Чичибабину

Поэт – что малое дитя.

Он верит женщинам и соснам,

И стих, написанный шутя,

Как жизнь, священ и неосознан.

То громыхает, как пророк,

А то дурачится, как клоун,

Бог весть, зачем и для кого он,

Пойдёт ли будущему впрок.

Как сон, от быта отрешён,

И кто прочтёт и чем навеян?

У древней тайны вдохновенья

Напрасно спрашивать резон.

Но перед тем как сесть за стол

И прежде чем стихам начаться,

Я твердо ведаю, за что

Меня не жалует начальство.

Я б не сложил и пары слов,

Когда б судьбы мирской горнило

Моих висков не опалило,

Души моей не потрясло.

Борис Чичибабин3
По ранней позёмке, по лужам
Шагает, одетый тепло,
Борис Алексеич Полушин —
Бухгалтер в трамвайном депо.
Рукой прикрывая зевоту,
Сморкаясь в линялый платок,
Торопится он на работу.
Скользит под ногами ледок.
Друг друга толкают плечами,
Штурмуя трамвайный вагон,
Его земляки-харьковчане,
Такие же с виду, как он.
И общей толкучке послушен,
Сжимает казённый билет
Борис Алексеич Полушин —
Без права на Слово поэт.