– А такое! Кто недавно сказал Павлику Зайцу, чтоб уже искал дом?

«Письмо? Какое-то пришло. Я ещё подумал, опять бумажный спам. В прихожей оставил, не посмотрел даже. Причём здесь Павлик и его дом?» Павел Петрович Заяц, жилец из квартиры номер один, всем успел надоесть уговорами продать разом все квартиры в доме номер десять и переехать в деревню. Всерьёз его болтовню никто уже не воспринимал.

Тащиться в прихожую за письмом у Валентина Юрьевича желания не было. Между тем, пикировка под окном перешла в новую фазу.

– Вы и ваши друзья из мэрии, подлецы-демократы, разграбили страну, – митинговала Резиновая Зина. – А теперь вы хотите выжить нас из дому? Не выйдет!

Несомненно, Зинаида Исааковна открыла дверь полностью, и, уперев левую руку с отставленной горстью в тощий бок, указательным пальцем правой изображала метроном.

– Что разграбили? После ваших друзей коммунистов от страны остались одни развалины, – приятным контральто возражала госпожа Вишневская. – Выселять из дому это ваши методы, Зинаида Исааковна. Нет, ну это же надо! У меня знакомства в мэрии?! Прошу прощения, а ваши связи, на которые вы вечно намекаете?

Вне всяких сомнений, Ядвига Адамовна вернулась на веранду и теперь стояла перед старой комсомолкой в третьей балетной позиции. Внизу грохнула дверь. «Зина вышла из себя во двор», – решил Валентин. И точно – после короткой зловещей паузы прямо под окном вскрикнули: «Мои связи! Она говорит – мои связи!» Слышно было великолепно, точно из первых рядов партера. Видеть необходимости не было, и без того понятно, что Зина спустилась по лестнице, затем, стоя к зрителям спиною, воздела руки к небу подобно королю Лиру и вскричала. Всё было как обычно. В открытое окно кабинета полетели либералы и кровавое энкавэдэ, плутократы и диктаторы, ночные бабочки и банные комсомолки; фурией Троцкий влетел, следом протиснулся Сталин, держа под мышкой товарища Берию, потом почему-то проскакал навстречу Петлюре батька Махно. Впрочем, до настоящего времени стороны не дошли – быстро выдохлись, дал себя знать возраст. За восемьдесят обеим. Вынужденное перемирие. За кашлем и оханьем донеслось до Валентина, как бы из-под земли:

– Вася-а! Вась!

Ольга Александровна звала кого-то: кота или мужа.

– Вася-а! Слышишь меня? Выдь во двор, мне отсюда не слышно!

Оленька Вельможная имела обыкновение в это время суток сидеть у окна своей квартиры – того, что во двор. После рождения дочери расплылась, выходить в мир стало ей тяжко, поэтому утром, подобно сказочной красавице, садилась к северному окошку – к тому, что выходит на улицу, а вечером перебиралась к этому, южному. И витязей посылала на подвиги.

– Вася! Выдь, послушай, про что они. С письмом чего-то. А я тебе говорю выдь! После расскажешь.

Значит, муж, а не кот. Кот, если что и услышит, ни за что не расскажет. Не так воспитан. Джентльмен.

Очевидно, Вася Вельможный, в мальчишестве Дубровский, поддался на уговоры. Ключик услышал как: «Василий Степанович, вот вы как человек высокообразованный скажите, кто виноват?» – слегка задыхаясь, выговорила Резиновая Зина.

– Философ-водопроводчик! – иронически прокомментировала неподражаемая Ядвига.

Василий Степанович Дубровский на самом деле получил хорошее образование, окончил философский факультет университета, но обзаведясь семьёй, сменил фамилию и сделался слесарем-водопроводчиком. Пристрастия к философским умопостроениям не утратил, однако под давлением обстоятельств и жены приобрёл новую склонность – ноблесс оближ! – запил.

– А что тут у вас такое? – хотел спросить Василий Степанович, но получилось у него только: «Ашот тутуас акоэ?» – поскольку конец рабочего дня уже был отмечен должным образом.