Аглая боязливо заходит на кухню, будто школьница – в кабинет директора школы. Только такой кабинет директора, где все жарится-парится-чистится-бланшируется, гремит кастрюлями и ножами, хлопает дверцами больших белых «минусов» с залапанными за смену ручками, ругается сквозь сжатые зубы и сует свежие порезы под струю ледяной воды, пока кто-то из коллег достает из аптечки новую упаковку пластырей.

– Макс, – останавливает шеф худого поваренка с охапкой зелени в руках. – Прекращай за гостями гарбич жрать.

– Анна Леонидовна, да я просто…

– Штраф, Макс, – объявляет та. – И не спорь, уволю.

– Анна Леонидовна, мне со штрафом ипотеку будет нечем платить! – ноет поваренок.

– Ипотеку… Ладно, будешь должен, Макс. Запомни.

– Хорошо, Анна Леонидовна. Что захотите. Вот прямо все…

Железогло ведет Аглаю в дальний угол кухни, где стоит «гроб» – холодильник с открывающийся вверх дверцей.

Прямо на дверце откуда-то появляются два стакана и початая бутылка бордосского аперитива «Lillet». Напиток, к которому Анна Леонидовна прикипела еще в Париже, работая су-шефом по семьдесят часов в неделю, меняя мишленовские рестораны и французских любовников как перчатки и гоняя на редких выходных по Евротоннелю через Ла-Манш на рейвы и концерты совсем молодых тогда «The Prodigy».

– Будешь? – кивая на «Lillet», спрашивает она у Аглаи.

– У меня есть, – отвечает та, салютуя бокалом с «устричными ссаками».

Отпивает из него, думая, что все-таки Лео молоток. Очень вкусные «ссаки».

– Как хочешь, – говорит шеф, прикуривая коричневую самокрутку. – На твоем месте я бы поостереглась, чтобы не получить пищевое отравление. Устричный ликер, надо же… – она ставит перед Аглаей тарелку, в которой филе красной рыбы нарезано так тонко, будто строгавший его повар заявился на смену, пересмотрев обе части «Убить Билла». – Севиче из лосося, умирает. Помогай спасать. Вот вилка.

Пока Аглая, не зная, что ей делать (не севиче же, в самом деле, есть), стоит с кузеном-рыбаком в одной руке и с вилкой, как трезубцем царя морского – в другой, Железогло кидает в один из бокалов лед, дольку апельсина и веточку розмарина, размятого длинными, с будто бы лишними фалангами, пальцами. Заливает все сверху аперитивом из бутылки. Пробует, затягивается самокруткой и сквозь табачный дым суровым взглядом Кобы смотрит на Аглаю. Платок, конечно, у нее офигенный. Аглая нашла похожий на фирменном сайте, положила в корзину, где он так пока и лежит. Нажать кнопку, чтобы оплатить, у нее не хватает духа. Двести евро, как-никак.

– Отец тебе звонил?

– Не звонил, – отвечает Аглая. – А что? Он не здесь? Я ему сама хотела звонить.

– Лучше допивай и сваливай отсюда, – произносит Анна Леонидовна. – Пока он не заявился. Злой на тебя, как черт.

– Уже заявился, – рядом с «гробом» неожиданно появляется отец. – Плесни мне тоже этого керосина вашего, – просит он Анну Леонидовну, кивая на бутылку «Lillet».

Аглая разглядывает его, словно впервые видит. Нечасто ей приходится лицезреть отца, влезшего в деловую одежду. Правда, задорого купленный в ДЛТ итальянский пиджак сидит на шестидесятитрехлетнем отце так, что портные пришли бы в отчаяние. Впрочем, вряд ли отец рассматривает свой пиджак как что-то большее, чем камуфляж, скрывающий татуировки бывшего сидельца. Еще бы прошлое владельца модного ресторана не так отчетливо проступало на его костистом, будто обглоданном болезнью лице. Или этот давний шрам на подбородке видит лишь Аглая?

– Что ты здесь делаешь? – спрашивает отец вместо приветствия.

– Здравствуй. Решила зайти, попросить тебя…

– Это так теперь называется – попросить? – кивает отец на коктейль в ее руках.