Студораки перевернул метлу, постучал черешком о землю.

– Не горячись, еще язык проглотишь. Не будем меряться честью. У обоих нас работа собачья, у тебя – по воле, а у меня – поневоле. Тебе Максима не разгадать. Говоришь, в монастырь пошел. Допекли, видно, нехватки. Передай ему поклон от меня! – крикнул он Роману уже вдогонку.

Около ворот Зализняка снег лежал непротоптанным. Роман заглянул через плетень, остановился. Напевая тоненьким голоском, березовым веником подметала от порога дорожку Оля. Отступив на несколько шагов, Роман надвинул на лоб желтую с черной окантовкой шапку и кашлянул так, что в соседнем дворе испуганно закудахтала курица, прыгнул через перелаз. Оля оглянулась, выпустила из рук веник и с визгом побежала в хату.

– Оля! – крикнул ей наперерез Роман. – Не беги, это я.

Услышав знакомый голос, девочка остановилась. Исподлобья взглянула на Романа. А тот сбил на затылок шапку, залился громким смехом.

– Испугалась? Неужели я такой страшный?

– А зачем вы так обрядились? – успокаиваясь, проговорила Оля.

– Как? Страшно? А я думал, красиво.

Порывшись в кармане, Роман вытащил медовый пряник. Сдул с него табачные крошки, подал девочке.

– Дядя Максим дома?

– Нету, он вчера приезжал. Орлику сена привез, а мне ленты в косы. Писарь уже два раза приходил, на Орлика смотрел. А дядя Максим сказал, чтобы мы его не пускали. Я Орлику гриву заплела, на лестницу стала и заплела, и не боюсь, – рассказывала сразу обо всем Оля.

– Вот так молодец, – Роман похлопал Олю по холодным от мороза щечкам. – Вырастешь – за полковника замуж отдам.

Оля скривила губки.

– Не хочу за полковника. Я за Петрика пойду.

– Какого Петрика?

– Поводыря кобзарева. Он уже два раза к нам заходил. Еще в прошлом году. Я Петрику и колечко подарила, он обещал зимой снова прийти.

– За поводыря, так за поводыря. Ладно, пошел я, надо еще домой забежать.

Когда Роман вернулся в панский двор, доезжие уже вторично потрубили в рога.

– Где тебя черти носят? – накинулся на него сотник. – Чтобы больше без разрешения за ворота не смел ступать.

Роман вывел коня. Крикливо суетились стременные, щелкали бичами псари, пытаясь успокоить собак. Те рвались на длинных поводах, лаяли все разом.

Заправляя на ходу под соболью шапку чуб, с крыльца сбежал пан. Он помахал всем перчаткой, подошел к коню.

«Красивый пан, – подумал Роман, – только синяки под глазами – пьет много и ложится спать поздно».

Отстранив рукой стременного, Калиновский вскочил в седло. Еще раз приветственно махнул рукой дворовым казакам, подозвал начальника стражи и оглянулся назад. Вдруг его взгляд упал на белоснежный круп коня, и пан поморщился. На крестце справа чернело чуть заметное пятнышко. Калиновский, не говоря ни слова, пожал плечами.

– Влетит теперь конюхам, – прошептал рядом с Романом какой-то казак.

– Неужели будет бить?

– Пан, конечно, не станет, а слуги всыпят.

– Он ничего не говорит?

– Может и не сказать. Вон сотник уже косит глазом.

Теперь лицо пана не казалось Роману таким приятным. Однако разбираться в своих мыслях было некогда: снова затрубили рога, передние тронулись со двора – нужно было строго держаться своего ряда.

Казалось, будто это выезжают не на охоту, а войско отправляется в бой. Гарцевали, форся друг перед другом, на резвых конях шляхтичи, размеренно покачивались в седлах казаки. Хватаясь за передние луки, низко наклонились доезжие, сдерживая собак. Гремели рожки и валторны. За казаками ехали повара, визжали полозьями сани, нагруженные питьем и едой. А позади, набирая на огромные полозья комья липкого снега, катились две арбы с певчими и музыкантами.