– Ну, здесь хоть не дует, – жизнерадостно комментирует Людмила.

– Напомни мне в следующий раз, чтобы я ни за что не соглашалась на твои авантюры, – ворчит подруга.

Кое-как, согревая себя танцами в полупустом промерзшем вагоне, доезжают до нужной станции. Там, кажется, еще холоднее, на ветру ресницы у девушек белеют и слипаются. Они замотались в платки по самые глаза, но это не особо помогает. Наконец приходит автобусик – доисторический, крошечный. Только бы не испустил дух где-то по дороге, в лесу! Одна радость – по зимнику он катится легко. Каковы здесь дороги по весне, не хочется даже думать.

Деревня малюсенькая, домов двадцать, а то и меньше. По адресу – покосившаяся избушка, укрытая снежной шапкой, вокруг, куда ни глянь, только снег, снег, снег чуть ли не по пояс… И узкая протоптанная тропка ведет к крыльцу.

– Ух ты, смотри, какие ставни! – восхищается подруга. – Как с картинки!

Ставни и впрямь сказочные, расписные. А наличники, наличники-то какие – будто тончайшей работы кружева.

Подруг встречает бабушка. Вся морщинистая, как печеное яблочко, маленькая, сухонькая, в валенках и бесконечных кофтах для тепла, в пестром платке.

– Ну девки, ну девки! В такой мороз из города приехать! Я сегодня и не ждала никого… Да вы идите скорее в дом, не стойте на пороге! Сейчас самовар поставлю, чаем отогреетесь.

Внутри вся избушка – одна комнатка метров шестнадцать, да холодные сени. На стенах семейные фотографии, пол в два слоя устлан половиками, на кроватях самодельные покрывала, везде белоснежные вязаные салфеточки. Людмиле вспоминаются кружевные накидочки из детства, из той, самой первой коммуналки, которые когда-то связала ее бабушка. Но главное здесь – огромная печь, белая, высокая. От нее веет ощутимым жаром, доходящим даже до двери.

Хозяйка усаживает их за стол, к самовару, и Людмила с наслаждением прислоняется спиной к горячему печному боку, греет покрасневшие руки о чашку с чаем.

Когда девушки немного приходят в себя после дороги, бабушка раскладывает перед ними лисьи шкурки, добытые сыном-охотником. Они в восторге гладят нежный мех, зарываясь в него пальцами (очень хочется прижать шкурку к щеке, но Людмила стесняется). Лиля выбирает чернобурую, Людмила – рыженькую. Рыжий мех к ее глазам подходит больше! И всего по двадцать пять рублей – ну, не счастье ли?

Девушки отдают деньги, прячут сокровища в сумки, а бабушка принимается хлопотать по хозяйству. Через полчаса на столе перед ними оказывается горка дымящихся блинов, щедро смазанных маслом, и банка варенья из голубики – на болоте сама собираю! – не без гордости сообщает бабушка. Снова закипает самовар. За окнами бушует метель, в трубе завывает ветер.

После обеда им предлагают отдохнуть на печке, и они, не заставляя себя упрашивать, карабкаются наверх по приставной лесенке. Наверху почти как в бане, глаза после сытной еды закрываются сами собой. Мысленно Людмила уже раскроила шкурки и пошила из них чудесные модные шапочки.

Все бы хорошо, в избушке так славно и уютно, но в половине девятого последний поезд в город, не успеешь – придется оставаться до завтра. А дома Дениска… Он с Юрой, но она обещала ему вернуться к вечеру, он наверняка ждет и скучает.

– Пора нам ехать, бабушка, спасибо вам огромное за все! Мы пойдем, автобус, наверное, как раз скоро будет.

– Ой, доченьки, куда ж вы в такую погодку! – начинает отговаривать их бабуля. – Скоро темно уже будет. Оставайтесь лучше у меня, утро вечера мудренее. С утречка домой поедете.

Если б не сын, она бы, конечно, так и лежала себе на этой чудо-печке, смотрела бы в окошко на снежные хлопья и мечтала, но… надо ехать.