Но вот наступили скоромные дни. Какие бы ни были трудные времена, а делать нечего, нужно отдать им должное. Тут на кону репутация города и наша честь. Что будут думать о Кламси, славном своими колбасками с потрохами, ежели на заговенье мы окажемся без горчицы? Слышно, как шипят раскаленные сковороды, приятный запах жареного свиного жира наполняет городские улицы. Уж ты прыгай, блин, да повыше, сковородка так и пышет!.. Прыгай блин, да пошустрей для Глоди моей.

Трата-та барабана, лю-лю-лю флейты. Смех, крики… Это господа из Иудеи, которые явились в Рим[5] на своей колеснице.

Возглавляют шествие музыканты и алебардщики, своими носами вспарывающие толпу. Носы в виде хоботов, носы в виде пик, носы в виде охотничьих рожков, носы в виде сарбаканов^>15, носы в колючках, таких же, как у каштанов, носы с примостившимися на них птичками. Они расталкивают зевак, шарят под юбками визжащих девиц. Но все расступаются и разбегаются, стоит появиться королю носов, он, что таран, рассекает зрителей и катит свой нос, как бомбарду^>16, на лафете.

Следом движется колесница Поста, а на ней император рыбоедов в окружении бледных, зеленых, костлявых фигур в клобуках, с хмурыми лицами, они дрожат под своими капюшонами или под рыбьими головами. Сколько рыб! Вон у того в каждом кулаке зажато по окуню и карпику, а другой потрясает вилкой с насаженной на ней связкой пискарей, третий демонстрирует толпе голову большой щуки, изо рта которой торчит плотва, при этом он рассекает себе пилой живот, полный мелкой рыбешки. У меня от такого зрелища случается несварение желудка… Другие засунули пальцы в открытую глотку, стремясь ее расширить, и давятся, безуспешно проталкивая туда яйца (Дайте чем-нибудь смочить глотку!). Слева, справа, с высоты колесницы совиные хари в монашеских рясах удочкой подцепляют мальчишек, которые скачут, как козлята, стараясь поймать ртом облитые сахаром орешки или драже. Налетай, не ленись, а разгрыз, веселись. Замыкает шествие Дьявол, танцующей походкой продвигающийся вперед, он одет поваром, размахивает кастрюлей и поварешкой и угощает каким-то омерзительным месивом шестерых попавших в ад голодранцев, в ночных колпаках следующих друг за другом гуськом и несущих на своих шеях лестницу, между перекладин которой торчат их корчащиеся в гримасах рожи.

А вот и герои дня, триумфаторы! На троне из окороков, под шатром из копченых языков едет Колбасная королева, в короне из сервелатов, с четками из нанизанных на веревку сосисок на шее, которые она кокетливо перебирает своими мясистыми пальцами; ее сопровождает эскорт, состоящий из гонцов и нарочных – белых и черных кровяных колбас, кламсийских колбасок с потрохами, ведомых к победе грозным полковником Гранколбасом, маркизом Дурасом. Вооруженные вертелами и шпиговальными иглами, они все как на подбор упитанные, лоснящиеся и глядят молодцами. Люблю я смотреть и на вельможных особ, живот которых что чугунок, а тело что пирог с мясом, – волхвы, да и только: у одного в руках голова кабана, у другого – фляжка вина из черного винограда, у третьего дижонская горчица. Под звуки медных духовых инструментов, под цимбалы, под стук шумовок и противней, под шутки и смех зрителей на своем осле выезжает король обманутых мужей дружище Плювьо. Ну да, он самый, Венсан, избран королем! Сидя задом наперед на осле, в высоком тюрбане на голове, с кубком в руке, он слушает, как его свита, состоящая из сплавщиков, наряженных рогатыми чертями, с баграми или жердями на плече, без умолку, без утайки и без обиняков, на хорошем французском языке громкими голосами воспевает историю его славы. Он благоразумно не выказывает нескромной гордости, просто безразлично потягивает вино из кубка, но стоит ему поравняться с каким-нибудь домом, прославившимся на том же поприще, как он оживает и, подняв кубок, кричит: «Гип-гип-ура, пью за здравие собрата, господа!»