. А совсем рядом, там, где делает поворот петляющая Йонна, из чащоб торчат кабаньи клыки бассервильских скал. В изложине, окруженный холмами, небрежный и нарядный, над водами своих рек раскинулся город, со всеми своими садами, лачугами, лохмотьями, радостями, грязью улиц, ладностью своего вытянутого тулова и головой, убранной ажурной башней…

Я, улитка, любуюсь своей скорлупой. Звонкий голос колоколов моей приходской церкви поднимается над долиной, распространяясь подобно хрустальной струе в морозном чистом воздухе. Я расправляю плечи, вбирая в себя их музыку, как вдруг полоса солнечного света пробивает серую завесу, скрывавшую до того небеса. И тут моя Глоди хлопает в ладошки и кричит:

– Старый папочка, я слышу! Жаворонок! Жаворонок!..

При звуке ее свежего голосочка я переполняюсь счастьем и обнимаю ее.

– Слышу так же, как и ты. Жаворонок то весны…

II

Осада, или пастух, волк и ягненок

Из Шаму́ возьми ягнят —

Втроем волка усмирят.

Середина февраля

Мой винный подвал скоро опустеет. Солдаты, которых господин де Невер, наш герцог, прислал к нам, чтобы нас защищать, почали последнюю из моих бочек. Так что не будем терять ни минуты, присоединимся к ним! Разориться я не прочь, но так чтоб было весело. Да мне и не впервой! И ежели так будет угодно воле Всевышнего, не в последний.

Славные ребята эти солдаты! Расстроились больше моего, когда я им сказал, что скоро нечем будет промочить глотку… Среди моих соседей есть такие, что относятся к этому трагически. Я же не могу им уподобляться, потому как пресытился: слишком часто приходилось в жизни присутствовать на представлениях, так что шутов я больше всерьез не воспринимаю. Уж скольких пришлось перевидать на своем веку: и швейцарцев, и германцев, и гасконцев, и лотарингцев, всех этих псов войны в латах, с оружием в руках, ненасытных утроб, живоглотов, не устающих поедать человечину! Кто когда мог понять, за что они воюют? Намедни они воевали за Короля, нынче за Лигу. То они святоши, то гугеноты. Все партии сто́ят одна другой, а лучшая из них не сто́ит веревки, на которой следовало бы повесить всех ее приверженцев. Нам-то что от того, который из ворюг – этот или другой мошенничает при дворе? А что до их желания втянуть Господа в свои делишки… люди добрые, оставили бы вы Бога в покое, клянусь своим животом, рыбья холера! Человек он пожилой. Если у вас чешется в одном месте, деритесь себе на здоровье. Господу нет до вас никакого дела. Насколько мне известно, у него руки на месте. Заявляю смело: он и без вас почешет где надо…

Хуже всего то, что они хотят и меня заставить хитрить с Ним!.. Господи, я Тебя почитаю и считаю, без всякого хвастовства, что мы не раз и не два на дню встречаемся, если верить старой галльской поговорке: «Бога видит тот, кто доброе вино пьет». Но мне никогда не пришло бы в голову утверждать, подобно этим ханжам, что я Тебя хорошо знаю, что мы с Тобой запанибрата, что Ты поведал мне свои потаенные желания. Ты мне отдашь должное за то, что я не тревожу Тебя, и прошу всего лишь о том, чтобы и Ты относился ко мне так же. У нас с Тобой и без того полно забот по наведению порядка, Тебе – в Твоей огромной вселенной, мне – в моей, малой. Господи, Ты создал меня свободным. Я плачу́ Тебе тем же. А эти болваны требуют, чтобы я заведовал Твоими делами, говорил от Твоего имени, чтобы я рассказывал о том, как именно Ты желаешь быть потребляемым, и о том, что если кто потребляет Тебя иначе, тот будет объявлен Твоим врагом и моим!.. Моим? О нет! У меня нет врагов. Все люди – мои друзья. Если они воюют друг с другом, это их дело. Я вне игры… Да, но… Эти плуты не желают с этим мириться. Если я не принимаю сторону одного из них против другого, оба ополчаются на меня. Ну раз уж, находясь меж двух огней, я должен быть побиваем с двух сторон, придется драться и мне! Я не против. Чем быть перемолотым, сами станем молотом.