. А тем временем в обоих станах велась благоразумная жизнь: ложились рано, вставали поздно, и весь день играли в шары, в «пробку», зевая скорее со скуки, чем от голода; не выходя из состояния вялого, мы и постясь набирали весу немалого. Старались поменьше двигаться. Не то дети, их не удержишь. Ребятня на то и ребятня, чтобы бегать как угорелая, визжать, смеяться, сновать туда-сюда, не переставая подставлять себя под пули врага, лазать по стенам, показывая неприятелю язык; целая артиллерия была изготовлена ею для того, чтобы досаждать противнику, бомбардируя его камнями, трубочками из бузины, маленькими пращами, распиленными вдоль палочками… получай! а вот этого не хочешь? а как тебе понравится это?.. и все-то им было смешно до колик, нашим обезьянкам! А побиваемые клялись их изничтожить. Нам крикнули, что первый из шалунов, который покажет свой нос из-за стен, будет убит. Мы пообещали не спускать с них глаз, но как мы ни таскали их за уши, как ни выговаривали им, они проскальзывали у нас сквозь пальцы. А самым ужасным (я до сих пор еще дрожу) было то, что одним прекрасным вечером я услышал крик: Глоди! (Не может быть! Кто бы мог подумать!) Этот тихий омут, эта недотрога, шалунья! золотце мое!.. спрыгнула с откоса в ров… Боженька, высечь бы ее!.. Один прыжок, и я был на стене. Мы все смотрели вниз… Захоти враг уложить нас всех на месте, лучшего момента не придумаешь; но, как и мы, он не сводил глаз с моей драгоценной крохотки, которая (будь благословенна святая Дева!), словно котенок, скатилась вниз, ничуть не испугавшись, уселась на травке посреди цветов, и, задрав голову к тем, кто с двух сторон взирал на нее, она улыбалась им и как ни в чем не бывало собирала букет. Все улыбались ей в ответ. Монсеньор де Раньи, командующий неприятельской армией, запретил причинять ребенку хоть малейшее зло и даже, заботясь о своей душе, бросил ей коробочку драже.

Но пока все взоры были прикованы к Глоди, Мартина (ох уж эти мне женщины!), чтобы спасти свою овечку, принялась спускаться по склону, то бегом, то ползком, то кувырком, с задранной до ушей юбкой, гордо выставив напоказ осаждающим и свой восток, и свой запад, и оба полушария, и все четыре стороны небосклона, и обратную сторону своего гербария. Успех был оглушительный. Она же, нисколько не смутившись, схватила Глоди, расцеловала ее и отшлепала.

Ослепнув от ее прелестных начал, отмахнувшись от своего капитана, один солдат-ухарь спрыгнул в ров и бегом кинулся к ней. Она дождалась его. Мы бросили ей метлу. Она бесстрашно пошла на врага и так его отдубасила – хлысть-хрясть, вот тебе, бац-бац, – что он почел – ой, мама! – за лучшее ретироваться, наша взяла, братцы, гремите, трубы и горны, победа наша бесспорна! Посреди всеобщего гогота в обоих станах победительницу с ребенком на руках подцепили, и я, гордый, как павлин, стал тянуть веревку, на конце которой болталась моя бесстрашная воительница с задранной юбкой, являвшая неприятелю свой экватор.

Еще неделю длилась говорильня. (Был бы повод, болтун что овод.) Ложный слух о приближении войска господина де Невера, наконец, привел нас к обоюдному согласию, было принято решение, в общем-то, не слишком обременительное для нас: мы обещались отдать везлейцам десятую часть от будущего сбора винограда. Обещать-то обещай, да из виду не теряй – бабушка гадала, да надвое сказала: то ли дождик, то ли снег, то ли будет, то ли нет. Откуда нам знать, каким будет урожай, еще столько утечет воды, а вина и подавно в наши животы.

Была достигнута полная сатисфакция друг другом с обеих сторон, а собою и того паче. Но пришла беда – отворяй ворота. Именно в ту ночь, что последовала за заключением перемирия, на небе появилось знамение. Часам к десяти из-за Самбера, где оно затаилось, оно выкатилось на лужайку небосклона и протянулось в виде змеи в сторону Сен-Пьер-дю-Мона. Оно было похоже на меч, острие которого представляло собой факел, выпускающий дымящиеся языки. Меч этот держала чья-то рука, пять пальцев которой оканчивались вопящими головами. На безымянном пальце можно было разглядеть женскую головку с развевающимися по ветру волосами. Ширина меча была: у рукояти – с пядень, у острия – от семи до восьми линий дюйма