– Ты всё-таки, романтик. Здесь так волшебно и тихо.

Пряча дрожь в руках, я выдавил из себя непосредственную усмешку:

– Рад, что не разочаровал. Наслаждайся творчеством.

Мы устраивались на месте, а собаки, распугивая лаем выдр, уже осваивали близлежащий сухостой. Пока одичавшие животные были равнодушны ко всему, кроме плавания, хищник сделал над собой нечеловеческое усилие и оставил своё сокровище наедине с вдохновением, двумя домашними динозаврами, мобильным телефоном, ноутбуком, спутниковой связью и… охраной, незаметно припарковавшейся в багряных зарослях на другом конце озера.

Я гнал к строящемуся объекту загородной недвижимости и иронично вспоминал её огорчения в Камелоте два дня назад.

Критично оценивая этюд с руинами на фоне пламенеющего неба, который она писала на крыше башни в Камелоте, Камилла удручённо вздохнула:

– Фу! Поля, луга, равнины. Сплошная умбра, охра, сиена, сепия, краплак.

– Что-то не так? – Я встал за спиной Камиллы и, не понимая предмета её немалого расстройства, еле сдерживал инстинкты. Раздосадованная фурия потрясла перед моим носом полупустой тубой масляной краски, уточняя исключительно для некомпетентных дилетантов:

– Всё не так! Краплак – кровавый. Ненавижу. – Она с чувством отправила краску в этюдник. В ушах застряло долгим эхом её брезгливое «кровавый». Хищник автоматически перешёл на ночное зрение, сканируя территорию.

– Что случилось? Ты исчерпала свой запас красок?

– Eсли бы! Осень, конечно, прекрасна. Ну, где же хром кобальт, церулеум, индиго, ультрамарин? – юное дарование перебирала целые, почти нетронутые тубы красок, трепетно перечисляя их названия. Но вскоре, словно опомнившись, отстранённо повела плечом. – Хотелось бы чего-то оригинального, живого.

Однако все её невербальные действия не отличались конгруэнтностью, а свидетельствовали об обратном. Камилла опустила голову и ушла в себя, поддевая носком ботинка маленький камушек. Я был уверен, что она скучала по жаркому югу. Её поза не менялась. Осмелившись на дерзость, ревнивый хищник переплёл наши пальцы и требовательно напомнил о себе:

– Так о чём же ты скучаешь? – Я угадал.

Она встретила смущённой улыбкой мой вопросительный взгляд.

– Если не считать источников, персиковых рощ, ущелий, гротов, виноградников и влажного озона, то я больше всего хотела бы увидеть старую исполинскую алычу.

– Я думал, ты грустишь о традиционных ассоциациях с югом. – Пока она смеялась, я избавлялся от демонических слайд-шоу прошлых жарких секс-туров.

– Атрибуты курортного города? Хм. Нет. Когда ты родился в этом царстве, тебя привлекают совсем другие вещи. Не внешние фасадные, а дорогие сердцу субъективные переживания, эмоции, предметы… – Камилла мягко высвободила руку, взяла мастихин и, увлекаясь процессом очищения палитры от остатков красок, погрузилась в свои закрытые для меня воспоминания. Я почувствовал себя крайне уязвимым перед девочкой со зрелым, принципиально чистым мировоззрением.

– Так что там с алычой?

– Это удивительное дерево росло около нашего дома, за оградой на проезжей части. Оно было дикое, но это не мешало ему заваливать всю дорогу и соседние дворы плодами. Мы детьми несли повинность – собирать побитую алычу в огромные кучи. Вот это был пейнтбол! Матушки едва могли смотреть на своих озорников! Представь картину – бегает свора заляпанных папуасов по саду с визгами и улюлюканьем, распугивая всю округу. А приблизиться к ним нельзя – вокруг летают раскисшие снаряды. Родители даже не встревали. Попасть под перекрёстный огонь – ощущения не из приятных. А вокруг этих загорелых бабуинов душистое, тёплое месиво жёлтых, красных, бордовых ягод. Просто алычовая мистерия. Это было так красочно и аппетитно! Ах! – Камилла соблазнительно прищёлкнула языком, но её лучистые глаза не улыбались. У меня пересохло горло.