Запоздало на меня снизошло осознание, что люди лживы. Раньше никому не было дела, что я знаю. Моя воля была третьестепенным фактором происходящего, мне не придавали такого значения, чтобы имело смысл что-то скрывать. И вот, они почему-то замалчивали, что наверху запретили поединки – от меня и от него, будто мы обрели какой-то вес.

Что ж, его вес я применила очень буквально. Но этот тупой вес заблокировал сияющий всё тем же проклятым током путь к свободе. Я впервые вдохнула хлынувший с той, свободной стороны воздух. Дальше моя голова заработала на меня. Сволочь, столько лет отдавалась врагу!

Меня учили смотреть мимо света, поэтому факелы в ночи не слепят моих глаз. У него, можно сказать, настройка грубее. Семь факелов затушено. Он держится к ним лицом. Когда не надо двигаться, он представляется абсолютно статуеподобным, ни бровью не ведёт, зрачки смотрят прямо, в одну точку, веки не смаргивают. Не знаю наверняка, то ли его научили так себя вести, то ли он сам такой.

Деловито перебираю плошечки с косметикой. Какая прелесть…

Он движется ко мне поплывшим памятником, кажется, не перебирает ногами, а просто попал в течение. Нависает над плечом. Угол губ задирается наверх – демонстрирует недовольство. Да знаю я, что он не любит бултыхаться в воде часами! Не любит, когда тело сморщивается и ощущается, как вылизанное! Я уже сказала – не держу! Пусть хотя бы на бортик валит!

Стискиваю зубы – всё удовольствие отравляет. Сзади сдёргивает тяжёлую, успевшую промокнуть насквозь накидку. Выжимает её навесу, вода ему чуть ниже, чем по грудь. Накидка летит на бортик, тяжеловесным взмахом туша очередной факел. Я продолжаю изучать маленькие выдолбленные в дереве плошки, меньше блюдца для ежа. Он возится со своей майкой. Чёрная тряпка летит в ночь, выжатая досуха, и приземляется на мою накидку, теряясь в её бугристых, потемневших от воды складках. Железные руки берут меня под бёдра и усаживают с разворотом прямо в плошки. Прекрасно.

– Вредитель, – беззлобно сообщила я.

Смотрит в глаза без тени раскаяния. Нагибаюсь зачерпнуть воды, лью пригоршнями на его длинные волосы. Он непреклонен – в самом деле, физически. Нагнулся бы раз под воду и всё, а тут поливай его. Не ворчу вслух. В воде мне вроде как запрещено высказывать недовольство. Ну, в общем, если начну, он меня в раз выволочет на сушу.

Когда голова достаточно влажная и по чёрным прядям на спине сбегают капели, зачерпываю ладонью с нескольких уцелевших плошек, втираю в его волосы ароматную смесь. Его веки припускаются градусов на двадцать. Защитная мера – предохраняет органы зрения от попадания постороннего вещества, при этом оставляет возможность быть бдительным. Со стороны кажется, что он доволен. Ничуть не бывало. Каменно стоит между моих колен, касаясь голым торсом бортика бассейна, только и ждёт неосторожного замечания, чтобы выдернуть меня на твёрдый сухой камень и безнадёжно протестующую утащить в дом.

Нахмыкиваю бессмысленный мотивчик, чтобы его успокоить. По жёсткой груди скользит жидкая белая пенка. Обнаглел он у меня. Зная мою любовь к водным процедурам, сам мыться перестал. Заставляет заботиться о себе. Прям и не знаю – может, в каком-то дворце насмотрелся, как безропотные гурии трут своего блистательно лысого падишаха?

Отвлекаюсь, чтобы вытащить из-под зада вонзившееся краем блюдце. Он, конечно, невозмутим, будто не сам и не специально усадил. Продолжаю напевать на одной ноте через нос. Тщательно массирую голову и промываю волосы, иногда выдёргиваю руку, чтобы пройтись по чёрной бородке. Усы и бороду подстригает сам. Наверное я с режущим предметом в руке у самого горла ещё навеваю неприятные воспоминания, а то бы уже препоручил.