– Да ладно тебе, я сам готов выдать, чего попало, – сделав рот до ушей, выпалил Никита. – Вдвоем-то, в любом случае хоть как веселей, ну да обхохочешься тут, ядрена вошь. Ну, ты тоже, как я погляжу, метить тать, красавец, хоть куда. Первый парень на деревне, только, надо же, вовсе, без гармошки, а так хорош.

– Так, а ты что, тоже с этой партией прибыл, или как? Могли бы, и увидеться, столько дней, коченея, болтались по железке. Так бы копыта откинули, и лежали бы где-нибудь на обочине рядышком, и вовсе не ведая, что хладный дружище рядом.

– Да уж, вполне могло и так статься, а встретится, не знаю, судя по расположению твоего вагона, вас прицепили к поезду через две остановки, после нашей погрузки, – как-то неожиданно смутился Никита, – ну теперь держимся вместе. Да, слушай, у тебя сухарика, какого-нибудь, не завалялось, не осталось. Петр машинально сунул правую руку в укромное место под шинелью, где когда-то хранились остатки хлебных крошек. Так он делал уже не в первый раз, и не в первый раз, его пальцы не могли обнаружить ничего, даже если он предельно тщательно обследовал все потайные уголки и складки кармана. Он помнил, что три репы, пять картофелин, и буханка черного хлеба, то есть то, что составляло его дорожный рацион, закончились никак не позднее, чем двое суток назад. Но рука не понимала этого, и периодически ныряла под складки одежды, на мгновение, возбуждая искру надежды, которая тут же гасла, приводя к всплеску отчаяния. Петр виновато взглянул на земляка. Увиденное, поразило его. Никита так смачно что-то пережевывал, что захотелось двинуть в его бессовестную челюсть. Но Петр сообразил, что это имитация еды, к которой прибегал и он, чтобы погасить приступ голода. Однако довольно быстро сообразил, что, подобный суррогат, лишь дополнительно истощает, а в результате, имеет обратное действие. В голове помутилось, колени задрожали, руки обвисли как плети, перед глазами возникла сплошная темная пелена, простреливаемая изломанными молниями. Наступило какое-то полуобморочное состояние, боковое зрение исчезло, силуэты расплывались, он едва ощущал реальность, и практически ничего не соображал. Он слышал какие-то выкрики и собачий лай, его несколько раз грубо толкали, кто-то его поддерживал и что-то бормотал. Плелся вместе с толпой, неизвестно куда и зачем, едва переставляя ноги, и казалось, что это продолжается, целую вечность. Затем, наступил момент, когда пелена перед ним окончательно сгустилась, и его поглотила абсолютная, и непроглядная темнота. Наверное, так наступает смерть.

Нет, это был голодный обморок, из которого он вышел, как ему показалось, очень быстро, а на самом деле, пробыл без сознания не менее пяти часов. Он ощутил себя немного бодрее, как это обычно бывает, после короткого сна. Не потому, что выспался, он бы проспал и сутки, но его сон кто-то растревожил. Немного кружилась голова, и слегка подрагивали руки. Но это в последнее время, постоянно сопутствовало его обычному состоянию. Когда, с трудом разлепив веки, огляделся, стало ясно, – он лежит на втором ярусе нар, а над ним, в полуметре, нависает еще один ярус. Сразу подумалось, – если третий ярус не самый верхний, это не очень-то удивит, уж слишком рачительные хозяева немцы, чтобы не сотворить такую гадость. Рядом, кто-то засуетился и громко прокряхтел, выражая, тем самым, нескрываемую радость.

– Петро, очнулся, наконец, ну ты меня напугал, – причитал Никита, – думал все, не жилец уже вовсе. Хорошо еще ребятки помогли сюда, на нары затащить, иначе песец бы тебе, пристрелили бы немцы, за милую душу. Тут, я со старостой договорился, пожрать, тебе чуток оставил. Здесь завтрак, обед, да, и ужин. Обещали, – еще будет, – порадовал он, подавая миску, как он сказал, наполненную сдобренным овсяным супом. Содержимое миски в мгновение ока, очутилась в желудке Петра, вызвав, вначале, сладостную тошноту, тут же, перешедшую в очень острую боль, которая длилась несколько минут, а затем, как-то незаметно, прошла. Петр вопросительно посмотрел на соседа, односельчанина. Тот, поняв суть безмолвного вопроса, ответил, – тут и завтрак, и обед, все вместе. Через мгновение добавил, – на тебя, ведь, посуды не напасешься. Да ладно, скоро ужин, потерпим, самого колотит от голода.