– Плещщо у нево сломато, вы вот чево, оставьте ево у миня, кость править надоть и смотреть шоб сросло правильно. – Токмо девку тож оставьте, кашеварить мне не сподручно будет.

Не знаю, как я оказался в большой деревянной бочке, до верху наполненной горячей водой поверху которой плавали какие-то листья, коренья и травы.

– А скажи-ка мне, мил человек, как тебя кличут? – травник неторопливо размешивал в деревянной бадейке глину, подсыпал туда серый порошок, растирал эту смесь между пальцев и, намазав на тыльную сторону ладони, нюхал его, шумно втягивая воздух ноздрями.

– Тимохой люди кличут – отозвался я.

– Вот што Тимофей, кость у тя сломата в двух местах, тута не править надобно, тута соединять надоть! Ты потерпи, боль я утихомирю и складать изначну твою кость.

– Пусть будет твоя воля! – смиренно ответил я этому лешему.

– На всё воля господа нашего! Давай вот выпей-ка это! – он протянул мне деревянную плошку, в которой плескалась жидкость.

Очнулся я от странного ощущения скованности. Плечо болело, но уже не так сильно. Вот рука была примотана к какому-то кривому сучку.

– Что, мил человек, раб божий Тимохфей, оклемалси? Дайкося гляну на твою рану – «лешак» двумя пальцами, словно гусак, общипал мох с моего плеча. Под ним была резаная рана. Я точно знал, что там кроме лилово – багряного синяка ничего не было!

– Откуда это?! – изумился я.

– Дык я и разрезал. А ты што, думаешь, я мог через кожу твои косточки исправно сложить? – он бережно смазал мою рану желтой жидкостью, залепил серо-зелёной глиной и снова обложил мхом, который горкой лежал на грубо вытесанном деревянном блюде.

– Вишь, Тимоха, живица што делает! Как рану стянула. Таперича всё пойдет как надоть! Ты мил человек потерпи, сучок ентоть тебе носить от Луны до Луны. Цельных двацать дён! Потерпи.… А по надобности какой, ты или меня или вона – Заряну покличь! Ежель какие стыдобные дела, меня кличь, а по снедать, да водицы испить, тут Заряну кликай.

Я даже сейчас не могу сообразить, сколько прошло времени, от одной картинки до другой. Каким-то неуловимым образом я переместился в просторную светёлку. Было жарко и душно от набившегося в неё народу. Горели свечи, лампады проливали тусклый свет на суровые лики старых икон. Густой, чуть хриплый голос нашего проповедника бился молитвой об стены, отзываясь безысходной тоской в моей душе.

– Тимошенька, мне страшно, я не хочу умирать – горячий шепот Заряны вернул меня в реальность.

– Ползи к стене, вон там, где духовичок – я, подталкивая свою молодую жену, раздвигал людей стоящих на коленях. Не знаю, что заставило меня сделать это? Может, когда совершал молитвы, то заметил довольно широкую щель между стеной и полом, а может потому, что там было меньше наметов соломы и хвороста? Не знаю…

Проповедник, закончил читать отходную молитву и люди сразу заголосили, заплакали, завыли на многие голоса.

– Братия и сестры! Антихрист у наших дверей! Так примем же очишшение огнём! Не дадим осквернить наши души!

Заряна мертвой хваткой вцепилась мне в плечо:

– Тимошенька, родненький мой! Спаси нас, спаси миленький! У нас будет ребёночек!

Не знаю, что придало мне силы, я словно раненный зверь, расшвырял хворост и солому, вцепился пальцами в щель и с треском отодрал доску. Вторая доска не поддавалась моим усилиям. Подсунул первую – раз и вторая доска отлетела в строну, задев какую-то бабку с безумными глазами. Не обращая внимания на её завывания, ткнув кого-то кулаком, я нырнул в подпол. Срывая ногти, раздирая пальцы в кровь, выгребал землю, засыпанную между камнями фундамента молельного дома. Наверное, бог был на моей стороне, один из камней оказался небольшим. Раскачал его из стороны в строну. Закатил под пол и потянул за руку Заряну. Вопли людей переросли в звериный рёв. Пламя сначала робкими язычками лизнуло веточки хвороста, и словно убедившись, что люди приготовили ему достойную пищу, рванулось вверх, загудело и жадно набросилось на всё вокруг.