Мы заселились минут 15 назад, и другие девочки уже вовсю разбирают сумки и чемоданы. Хвастаясь друг перед другом, они раскладывают на кроватях наряды – пёстрые, словно крылья бабочек. Платья, топики, бриджи, шорты. А ещё у каждой есть косметичка, а там – блёстки, помады и даже духи… Я завороженно наблюдаю за ними. Сколько же у них всего красивого.

– А ты чего сидишь, не разбираешься? – вдруг обращается ко мне белобрысая девочка с прозрачными, чуть навыкате глазами. – Давай уже, показывай свои платья.

Я беспомощно улыбаюсь и развожу руками:

– А у меня ничего такого нет.

Если бы только мы были в сказке, и из моей сумки, как по волшебству, можно было достать всё, что угодно! Но я точно знаю её содержимое. В сумке лежат тёмно-синий спортивный костюм, пара футболок, кеды, трусики и носочки на смену, купальник, бейсболка. В отдельном пакете – кусок мыла в пластмассовой мыльнице, паста и зубная щётка, полотенце, рулон туалетной бумаги, расческа. В широком боковом кармане – блокнот, ручка и цветные карандаши, пара раскрасок. С учетом тех шорт и ветровки, которые сейчас на мне, это всё мое имущество на ближайшие три недели.

«Зачем тебе платье? – говорит мама накануне, когда мы с ней собираем эту самую сумку. – Это же лагерь. Вы там будете бегать по лесу с утра до ночи, купаться и загорать. Платье там будет совсем не к месту».

Мама решительно застёгивает молнию на сумке – и я понимаю, что тема закрыта. Моё любимое, оно же единственное летнее платье, зелёное в оранжевых ёлочках, остаётся висеть в шкафу.

А потом мама ведёт меня в парикмахерскую.

Здесь пахнет едким раствором для завивки и мертвыми волосами. Солнечный луч испуганно скачет среди пыльных зеркал, пытаясь вырваться на свободу.

«Постригите покороче, – кивает мама тётеньке с усталым лицом, одетой в серый фартук с полосатой тесьмой. – Это чтобы вшей не нахватать», – добавляет она, поймав в зеркале мой вопросительный взгляд.

Я не знаю, что такое вши, но выяснять, кажется, уже поздно.

С мамой нельзя спорить, потому что она сразу же начинает сердиться.

Парикмахерша сажает меня в кресло и нажимает педаль за спиной. Сиденье резко уезжает вверх, я больше не достаю ногами до пола. Меня закутывают с руками в шуршащий кокон, оставив на свободе одну только голову, а на шею надевают плотную полоску гофрированной бумаги, которая стягивает горло. Мне трудно дышать, но сказать об этом вслух – ещё труднее.

Парикмахерша берет огромные ножницы, широкую пластмассовую расчёску и клацает у меня над головой.

Скованная отчаянием, потому что уже ничего нельзя изменить, я гляжу, как на пол струятся, одна за другой, мои светлые пушистые прядки.

У меня были не особо длинные волосы – чуть выше лопаток, но они мне нравились. Когда я качалась на качелях в соседнем дворе, и если на мне в этот момент было платье, то я представляла себя прекрасной принцессой. Я подставляла лицо солнцу, жмурилась и улыбалась, волосы развевались на ветру, а рыцари со всех городов уже собирались у стен моего замка, чтобы сразиться за честь предложить мне руку и сердце.

Теперь эти волосы лежат на сером линолеуме, и они больше не часть меня. Из зеркала на меня глядит незнакомое, коротко остриженное существо с большими испуганными глазами. Оно похоже на совёнка.

«Ты похожа на мальчика», – говорит мама и одобрительно кивает. По всему видно, что ей действительно нравится моя стрижка.

Мама уже не раз рассказывала мне историю о том, как врачи обещали им с папой, что у них родится мальчик, а в итоге на свет появилась я. Папа из-за этого так расстроился, что в конце концов собрал вещи и уехал жить к себе домой, на Сахалин. Сахалин – это где-то очень-очень далеко.