Пока Июль рассуждала о своей лени и ненавязчиво жалела себя, дни проходили с неизмеримой скоростью. Июль скрылась в густом тумане, который сейчас модно называть «прокрастинация». Почему-то муза оказывает свою моральную поддержку только в печальные периоды. Хотелось погрустить, да всё как-то вроде хорошо. Не многие люди заставляют задуматься, не многие слова, не многие песни. Июль жила музыкой, но даже она в радужные периоды казалась какой-то глупой и бессмысленной.

Что же я за человек? Когда мне до боли грустно – я, не переставая, думаю о какой-то проблеме, которая мешает мне жить, и хочется устранить её скорее. Но как только она исчезает, остаётся пустота. Мои проблемы и переживания наполняют меня этими до боли жалкими, острыми, но приятными мурашками, мне хочется писать. Но когда появляется пустота, я могу и хочу делать всё что угодно: любить, мечтать, читать, шить, гулять… Всё! Только не писать. Желание писать порождается во мне грустью. Словно в меня вселяется другой человек. В эти моменты я не понимаю и не особо осмысляю то, что пишу, но позже, перечитывая, я черпаю дозы удовольствия и непонимания: как?.. как? Очень редко я ловлю моменты, кроме грусти, которые заставляют меня снова переместиться в то состояние. Чаще всего это случается в окружении дикой природы, или на скорости, когда я проношусь мимо станций и городов. Иногда я замечаю какие-то цитаты и не понимаю, как люди додумываются до таких абсурдных и парадоксальных фраз. Мне очень хочется повторять такие достижения и писать таким же языком. Но, видимо, мой прямолинейный сарказм останется только в моих речевых оборотах.

Смотрю на фото Карлового моста. Мне не верится, что я стояла там. Я была очень счастлива. Я даже не уверена, что знала всё о счастье до тех моментов. Я до сих пор слышу это пражское кантри, эти забавные мужчинки в змеиных движениях порождают удивительную характерную мелодию. Под одной из статуй апостолов я загадала желания, как там полагается: одно мирское – хорошего мужа, с которым я создам счастливую обеспеченную семью, у нас будут счастливые дети и будет хватать денег на всё, что мы пожелаем, второе – духовное – я попросила знак, который бы я распознала правильно, и он подсказал бы мне, как мне следует поступать дальше.

Да, в этих желаниях я старалась быть осторожной, поэтому стояла, сосредоточившись, гладила те фигурки минуты две. Как мне повезло, что меня не затоптали другие туристы.

Сбылось ли первое желание – ответить мне сможешь лишь ты. Надеюсь, ответ меня порадует! А вот со вторым желанием всё немного проще, но в то же время сложнее. В момент, когда я проговаривала слова с прошением о знаке для выхода из тупикового положения, я думала о ситуации в моих личных отношениях. Ну вот либо это апостол даёт о себе знать, либо это моё самовнушение. Не знаю, что за неведомая сила, но это работает! Со временем я начинаю понимать, чего же я всё-таки хочу от жизни, а главное – я вообще чего-то начинаю хотеть!

Встретив своего Харди после мучительного расставания, Июль будто заново влюбилась. Её глаза вновь покрылись той пеленой, которая обычно застывает у влюблённых, в его глазах она видела спасение и завтрашнее счастье. Настолько дорог стал этот человек, что она ни на секунду не пожалела, что вернулась. Как и три года назад, она не могла им надышаться. Даже когда была рядом с ним, чувствовала, что его не хватает. Когда не видела его всего полдня, ей казалось, что прошла целая неделя. А теперь, когда он был на работе и они не виделись уже три дня, – это была целая вечность. Влюблённость – прекрасное и тёплое чувство, но лишь когда оно взаимно. Иначе оно превращается в полузависимый жестокий процесс, и одна из сторон, словно муха, попавшая в паутину, пытается вырваться до тех пор, пока не умирает, или пока не умрёт что-то внутри неё. Июль стала уязвимее к словам Харди, ещё сильнее теперь ранят её его резкие слова, она стала ещё чувствительней к его перепадам настроения.