И вот ты стоишь перед привокзальной лужей – и идти тебе решительно некуда. И вдруг замечаешь его. И знаешь: он давно тебя заметил. Не зная почему, ты начинаешь тихонько наблюдать за этим мужичком в заплатанном ватнике, который так обрадованно вспыхнул при виде «солдатика». Правда, он виду не подаёт: прошёлся вдоль ларьков, обошёл повозки, перекидываясь словцом с возницами, – но его, как щепку в водоворот, тянет к тебе. Наконец, мужичок решается: переходит площадь и проходит мимо. Он делает вид, что чего-то забыл и готов вернуться, и, наконец, останавливается напротив тебя.

– Здорово, солдатик! – в голосе его растерянность, даже некоторое извинение и вопрос. – Как служба-то?

Тебе нетрудно его прогнать, да и гнать собственно нет нужды, достаточно не повернуть головы, чтобы он помялся и ушёл. Но ты чувствуешь, что никогда не сделаешь этого, потому что с мужичком этим ты где-то и чем-то связан: непонятно, чем. Быть может, вот такой полузабытый и пахший табаком дядька, друг отца, в детстве гладил тебя по голове шершавой ладонью и угостил ириской; может, ты видел кого-то похожего на старой фронтовой фотографии – не помня, где… Но ты почему-то ещё до этой встречи ощущал какую-то кровную, почти родственную связь с этим неказистым и похожим на тысячи других мужиком в старом ватнике и сапогах. И поэтому ты не отшиваешь его. Ты поворачиваешься – и видишь его просительную, в небритых морщинах, физиономию, шелушащиеся добрые губы и весёлые, выцветшие до белизны, когда-то голубые глаза. Ты тоже улыбаешься мужику:

– Ну, здорово, батя.

Ох, как он доволен, как суетится! Он хочет тебе прямо сейчас сказать что-то важное, но степенство его сдерживает и пускает в дипломатичный разговор.

– Как ныне служится? – вновь говорит он, солидно кашляя: мы, мол, понимаем, какая она, служба-то.

– Да ничего, батя! Жив, здоров, служу, – отвечаешь ты, как Суворов, смеясь.

Он понимает, что его хитрости лыком шиты и, откашливаясь в корявый кулак, вдруг говорит:

– А что, солдатик, может, пропустим по кружке пивка? – и делает самую просительную физиономию.

– По кружке пивка? – переспрашиваешь ты рассеянно.

– Да, по одной…

С минуту ты размышляешь, какой дежурный офицер будет встречать нас с увольнения: не тот ли лысый зануда-капитан, который вечно принюхивается и заставляет вернувшихся с «увольниловки» солдат дышать в кружку (гигиеничный метод)? И решаешь: пожалуй, не он, а заступит на КПП лейтенант Чижов, нормальный парень.

– Ну, что ж, разве по кружке, – говоришь ты с достоинством.

Надо видеть, как радуется твой новый знакомый, как трогает тебя за рукав, – и такая доброта и умильность сияют в его выцветших глазах, что ты невольно отворачиваешься.

Вы идёте через площадь (пропали сапоги!) в заведение с громким названием «Закусочная», но на деле это жалкий станционный буфет с пивом, мазутными железнодорожными мужиками и засиженными мухами грибами под немытой витриной. Здесь тепло и шумно, дымят котлеты в тарелках из фольги под жигулёвское пиво местного разлива. Ты становишься за мраморный стоячий столик – ого: да тут цивилизация! – и железнодорожники почтительно убирают с него пустые кружки.

– Марья Ивановна! – кричит твой новый знакомый. – Два пива дай. Мне и солдатику!

Он смотрит по сторонам с исключительной гордостью, он весь купается в лучах своей славы. И толстая грубая Марья Ивановна, которая, наверно, не раз шугала и цыкала на него, на этот раз покорно приносит пиво и вытирает мокрый мрамор – раз ведь с солдатиком!

– Пей на здоровье! – мужичок и видеть не хочет, что ты вынимаешь деньги заплатить. – Как там у вас в армии щас? Броня крепка?