Я была очень рада. А потом и дети перешли на онлайн-уроки. С тех пор пандемия мне стала нипочем.

Но как же там, в деревне моего детства, протекает пандемия, думала я очень долго.

Как дела под далекой Вязьмой, в Минино, в синих и зеленых домиках с кружевными ставнями? В освобожденных от снега яблоневых садах?

Школу вряд ли закрыли: ее там и раньше не было.

Магазин тоже вряд ли, там товары только первой необходимости: консервы, макароны и водка.

Зеленые и желтые люди не привозят там жителям еду: нет там ни зеленых людей, ни желтых. Синие есть (синие – почти все). Но и они еду не развозят.

В масках вряд ли кто ходит, поскольку ходить там в апреле принято с печки на лавку, и этот путь недалек.

Клуб в пяти километрах от деревни тоже не могли закрыть: он и раньше был заколочен.

И коровник не могли: а как же корова рыжая одна?

Вот свинарник – могли: там никого.

Больницу под ковид переоборудовать не могли: там нет больницы.

А вот поезд «Москва – Барановичи» отменить могли. Без этого поезда до больницы в Вязьме доехать нельзя, трактор будет неделю ползти.

Интернет там вряд ли ловит, потому что кому ж он там нужен.

Но казалось – все как раньше: баба Дуня выходит в сени и зовет:

– Пыля-пыля-пыля-пыля! Пыль-лю-лю-лю-лю!..

Так звали кур в ее деревне. Везде «цыпа», а у нас «пыля».

Наверно, уж и нет этой деревни, после детства прошла целая жизнь.

Кстати, чем Ивушки отличаются? Здесь тоже никого – и тут неоткуда ждать помощи. Две-три старушки, которым некуда уехать – каково им здесь в морозы, посреди безлюдья? Так ли страшен им здесь этот ковид?

Но в деревне еще куда ни шло, все-таки ты человек в четырех стенах, под крышей, с лампочками, с печкой. У некоторых – коза, куры.

Да, раньше сидели с лучиной и пряли, но теперь-то, теперь-то есть лампочки!

А в лесу, в темноте, в глуши?

Многие животные, конечно, зимой спят. Да и страшно проснуться: выходишь – и ни зоомагазинов, ни света, ни приюта.

Перед тобой снег и черные стволы с ветками во мраке и холоде.

Ты голыми лапами идешь по снегу, проваливаясь. А идти-то некуда.

Лапу сломал – никаких ветеринаров: смерть медленная, мучительная. Быстро подстережет зверь покрупнее и тут же, тут же перегрызет глотку.

Никто не защитит, не укроет, не скажет доброго слова на твоей могиле – да и сказал бы, так ты его не поймешь.

Можно прийти в деревню, там куры.

Но там же и люди с мотыгами и топорами, ведь куры – только при людях, а люди – чтобы убивать, они тебя ненавидят и, не спрашивая, стреляют и режут, чуть только ты вышел на свет, на дорогу. Они орут, какой ты свирепый, а ты не свирепый, ты сам их боишься – ты просто голодный, ты – один.

У тебя нет мозга, ты понятия не имеешь, что скоро весна. Ты просто не можешь этого знать! Ты ощущаешь только эту минуту: возможно, боль и холод – навеки.

Ты рождаешься без надежды, умираешь без покаяния, живешь короткую, мучительную жизнь, полную драк, жестокости и страха. Ты убиваешь сам. И ты не говоришь ни с друзьями, ни с богом – ты понятия не имеешь, как устроен мир. Ты видишь только ужас, который у тебя под лапами.

Луна вроде бы светит – вот, с кем можно поговорить! Круглый светящийся волк. Ты воешь на него, а он светится молча.

Летом полегче, но тебя заживо сжирают насекомые, и некуда от них укрыться, нет рук, чтоб их прогнать из твоих глаз.

Вот тебя не стало; если человек убил – он сдерет твою шкуру на воротник, пустит тело на мясо; если зверь – выгрызет твое тело, оставив его доклевывать падальщикам.

Боятся ли ковида волк и лиса?

Что за глупости, Оля, приходят тебе в голову! Еще напиши, как холодно и трудно бедным рыбам в океане. Не надо, никому это не интересно, никого не трогает, людям важна только собственная жизнь, за нее они убьют миллионы других живых существ.