Во второй части книги (четвертая, пятая и шестая главы) особое внимание уделено появлению нового типа публичных деятелей – обличителей. Их зримое присутствие в мире российской литературы и журналистики сыграло важную роль в том, как заработали новые суды. Главы этой части посвящены тому, как стали артикулироваться требования реформ «по совести» и насколько неоднозначные оценки вызвала перспектива введения суда присяжных, объявленная в 1862 году.

В итоге вторая часть этой книги позволяет соотнести движение к суду по совести в сфере судопроизводства и в сфере печати через признание значимым «чувства справедливости». Анализ этого чувства в рамках исследовательского подхода истории эмоций не входит в задачи этой книги. Апелляцию современников к «совести», «справедливости», «долгу», «истине» как к индивидуальным и коллективным переживаниям мы будем рассматривать как нарратив, специфическую форму выражения этических суждений современников, имевшую определенные задачи. В этой связи интересно рассмотреть вопрос, волновавший и современников реформы, но не получивший должного освещения в историографии: как в общественном сознании соотносилось благородное чувство (не)справедливости с ответственностью? Самое страшное преступление 1866 года – открытое покушение на жизнь императора – потребовало от публики исчерпывающих и публичных ответов на этот вопрос.

В третьей части (главы 7–9) речь пойдет о судебных практиках в первые годы Судебной реформы. В седьмой главе мы рассмотрим, как шокирующее преступление Каракозова стало испытанием для нового правосудия, резко обозначив проблему (без)ответственности прессы. Она возникла из‑за того, что Александр II принял решение судить Каракозова и его сообщников по новым Судебным уставам, но за закрытыми дверями Петропавловской крепости. Это означало, что впервые в российской истории обвиняемых в особо тяжком государственном преступлении защищали адвокаты. Законная защита студентов-нигилистов вызвала неоднозначную реакцию в печати – не допущенная в залу суда публика заявила о праве на собственное судебное разбирательство в печати.

Как показал К. Г. Боленко, Верховный уголовный суд над государственными преступниками был важным инструментом утверждения самодержавной власти как основанной на точном исполнении закона40. Тем интереснее казус 1866 года, когда, к большому раздражению сотрудников Верховного уголовного суда, специально созданного для процесса Каракозова, кампанию общественного обвинения подсудимых начали «Московские новости». В публичной сфере обозначился конфликт между законной государственной защитой предполагаемых пособников цареубийства и инициативным общественным обвинением. Обе стороны при этом интересным образом апеллировали к обязанностям и ответственности и претендовали на власть судить и выносить приговоры.

Анализ ранее не исследованных архивных и опубликованных материалов по истории процесса ишутинцев обращает внимание на очень интересную деталь. В новых пореформенных условиях те, кто обвинял и защищал подсудимых, инструментализировали требование Судебных уставов судить не только по закону, но и по совести. И подсудимые, и адвокаты просили Верховный уголовный суд и монарха о милостивом отеческом суде для блудных детей-нигилистов. При этом публика со страниц влиятельных изданий объявляла о своем милостивом прощении рядовых нигилистов. Получалось, что в своей милости публика ставила себя рядом с монархом с его особым правом царской милости. Наряду с апелляцией к милости в связи с раскаянием по совести на суде звучали и юридические аргументы, обсуждались правовые основы ответственности подсудимых.