Адам разглядывал новую мысль, крутил её так и эдак, и озарение обдавало его холодом. Ведь неспроста именно Оскар каким-то образом узнал о том, что их хотят аннулировать. Возможно, причиной и главной целью был именно он, а семья попала бы в лапы Псам просто за компанию. Кто знает, что он натворил и где допустил ошибку, да теперь это и неважно. Он всегда плевал на осторожность, что его, судя по всему, и подвело.

Думать об этом было больно, но Адам не позволял себе отвлечься. Странно, как он умудрялся избегать этих мыслей так долго, словно прятал их сам от себя. Конечно, удобно верить, будто карающая дубинка Управления падает на головы без всякой причины, ведь причиной может стать любая невинная мелочь. Застраховаться от их интереса нельзя, как и предугадать, что его вызовет. И всё-таки… Оскар не просто нарушал правила, он делал это демонстративно, вызывающе. Он словно говорил: «Ну схватите меня, если сможете». И они смогли.

Адам мысленно вернулся к записке. Он не понимал, как к ней относиться, но чем дольше он думал, тем меньше верил, что это шутка Управления. Как он сам сказал сегодня Тому, им незачем его выманивать и провоцировать, разве только они решили вселить в него надежду, чтобы поглумиться и свести с ума. Довольно странная идея даже для Псов, хотя с ними ни в чём нельзя быть уверенным до конца.

Тёплый коньяк убаюкивал, успокаивал, обещал, что всё будет хорошо – когда-нибудь, обязательно. Ещё глоток, и тепло внутри загустело, и Адам закрыл глаза, проваливаясь в грёзы, покачиваясь на их волнах под лёгкую фоновую музыку, которую включили после того, как «Бессмысленные скрипки» покинули сцену.

Золотистый электрический свет отражается от тёмной полированной поверхности длинного стола, который вот-вот застелют накрахмаленной скатертью к ужину. Адам стоит посреди столовой в новенькой белой рубашке и тёмно-серых брюках со стрелками. Его переполняет гордость – ему всего десять, но сегодня он будет допоздна сидеть за общим столом и не отправится спать, потому что родители решили, что он уже взрослый. Так хочется поскорее увидеть гостей!

Он слышит мамин смех в гостиной – она разговаривает по телефону, затем где-то хлопает дверь. Наверное, папа, он обещал сегодня вернуться пораньше. Но через минуту выясняется, что это не папа, – теперь из гостиной доносится голос Оскара, а мама больше не смеётся. Она возмущённо выговаривает ему за что-то, а он отвечает таким грубым тоном, что Адам в ужасе замирает. Что-то недовольно бурча, Оскар вламывается в столовую прямо в грязных ботинках, с которых комьями сыплются земля и песок. Безобразные следы тянутся по паркету, заботливо начищенному к вечернему приёму, и Адам холодеет, понимая, что Оскар только что пересёк гостиную прямо по роскошному мягкому ковру – маминой гордости.

Оскар видит брата, и на сердитом лице появляется недобрая ухмылка.

– Что, приоделся к светскому рауту, маменькин сынок?

Адам распахнул глаза. Вокруг привычным броуновским движением сновали официанты, играла негромкая музыка, пьяно смеялись люди. Веселье в «Магнолии» продолжалось как ни в чём не бывало.

«Мир придёт ко мне».

Резкий невидимый толчок в грудь, и Доминик рывком сел на кровати. Кто-то произнёс эти слова, совсем близко, и он замотал болезненно тяжёлой головой, готовый схватить бесплотную тень, удержать, чего бы ему это ни стоило. Вокруг всё было вязким и серым, как и во сне, из которого он только что вынырнул. Но ни малейшего движения, ни шороха – только звон в ушах и полное одиночество.

Голос казался таким знакомым.

Он протёр воспалённые глаза и вгляделся в мутный предрассветный кисель, пытаясь понять, где находится. Рассчитывать на свою память Доминик давно перестал – пожалуй, в его жизни не было ничего менее надёжного. В окнах от пола до потолка он различал только неясные тени да силуэты деревьев и крыш где-то внизу. И невнятное, затянутое тучами от края до края небо – даже не поймёшь, ночь сейчас или утро.