Как только Михеич вышел из кабинета, барыня подошла к окну и усмотрела старичка, неподвижно и покорно ожидающего участи у ворот. Что-то в сердце её повернулось, вначале похолодело, а потом исполнилось странной сладости.

– Ох, непростой старичок… непростой… – подумала она и положила себе к вечеру наведаться в дворницкую, да приглядеться к ночлежнику попристальнее.

3.

Не успела Куприянова отведать горячего супчика с потрошками, как услышала, что у ворот остановился экипаж. Михеич уже отворял их широко, чтобы тарантас купца Молотилова смог проехать на просторный купеческий двор. Гостям Михеич был, по-своему, рад, потому что Ипат, кучер Молотилова, был его давним знакомым и, вообще, человеком добрым и не болтливым. Ипат ходил всегда опрятным и носил при себе невиданную вещь – часы. Часы эти подарил ему барин, но не для форсу или баловства, а чтобы Ипат всегда знал время, когда подавать экипаж, особенно если барин был на выезде.

Молотилов вообще любил точность и определённость во всём. Пунктуальность была его болезнью, сопротивляться которой он не умел и не хотел. Если кто-нибудь, даже из больших чинов говорил ему такое: «Ну, голубчик, заедь ко мне как-нибудь на недельке», – то Молотилов, не обращая внимания на возможное неудовольствие начальства, всегда въедливо выяснял, в какой именно день и в котором часу ему необходимо быть. Все эту его привычку знали и про себя подшучивали, называя его за глаза, а иной раз и в глаза «господин-который-час».

В добавление к пунктуальности имел Молотилов ещё одну слабость – занудство. При покупке товара он до последней детали желал всё об нём узнать, даже порой такое, что, казалось, и вообще значения не имеет. Например, не просто из шерсти какой породы овец было изготовлено сукно, но и где эти овцы были выращены. Когда ему возражали, мол, это ещё зачем, он хмурился, сразу подозрительно поглядывал и ответствовал: «А у вас какие причины сие скрывать имеются?» Продавцы мялись и посылали подручного человека уточнить, про себя ворча, что эдакого зануду да придиру ещё поискать. Ворчать-то они ворчали, а все давно знали и за пределами городка, что ежели сам Молотилов что продаёт, то это непременно будет вещь первоклассная, качественная, без надувательства и по своей цене.

Но и продавал Молотилов тоже с занудством. Он ни за что не отпускал покупателя, пока не перечислит ему во всех подробностях мельчайшие свойства товара. Да так перечислял, что вовсе не хотевший этого знать покупатель, бывало, внутри себя чуть не на стенку лез от таких подробностей, но терпел и молчал, поскольку все знали, что ни за что не подпишет Молотилов купчую или не даст своего купеческого слова, пока всё до тонкостей не пояснит. Ещё знали, что Молотилов при продаже никогда не торговался: какую цену объявит – той и конец. Никогда не снижал, хоть и уходил от него иной покупатель. А со временем так и стало, что если покупатель приходил, то уж это был свой, который даже и не принимался торговаться, а за оговорённую цену и пришел брать.

Михеич помог Молотилову вылезти из тарантаса, поскольку о больной ноге знал давно. Лёгкий Молотилов крепко опёрся на руку Михеича и, встав на здоровую ногу, опёрся на дорогую трость, таким образом, прихрамывая, но достаточно бодро отправился к парадному входу. Ему навстречу вышла сама Куприянова в шерстяном клетчатом платье и в козьей оренбургской белой шали, которая так шла её седине.

– Ах, и статная же она! – восхищенно подумал про себя Молотилов, радуясь встрече со «старинным товарищем».

– Голубчик! Любезный! Как ты кстати! Давай-ка, не откажи бульончику горячего с потрошками, да наливочки нашей, – раскрыла Куприянова свои широкие объятья, и Молотилов утонул в этой белой тёплой шерсти на уютной купчихиной груди, без всякого эротизма, а только с надёжным товариществом. Где-то в глубине себя он знал, что Куприянова за своего друга может если не жизнь отдать, но многим пожертвовать себе в значительный вред, и чувствовал себя в этой дружбе как за каменной стеной.