Осталась со всем этим Серафима Матвеевна одна, да с двумя детками на руках. К родителям возвращаться не хотела. А вздохнув на вдовью долю, всё продала, да и подалась в город на подёнщину. И кухаркой у господ бывала, и нянькой, и скотницей, а вот в последнее время в кабаке посудомойкой, откуда сынок её, Фёдор, отправил домой на покой с хозяйством управляться, да Дуню к рукоделию приучать.

Сватался к ней тогда Фрол, который тоже к тому времени овдовел, супруга в родах умерла. Да только занял в сердце его место Петенька, занял навсегда, как будто из внешней опоры во внутреннюю обратился. Если у неё на душе был какой туман или огорчение, то она всегда к нему, пусть и по ту сторону мира этого, обращалась за советом и поддержкой. И всегда он на её сердечный зов откликался не то, чтобы голосом, а как бы ясной мыслью, что делать и как поступить.

Вот и сейчас смутно у неё было на сердце, что Семён этот у них поселился. Тревожно так, что и не сказать. А Петенька её утешал: «Погоди, потерпи, всё само устроится, минет, только потерпи».

Серафима Матвеевна накрыла ужин: чугунок с картошкой достала из печи, из подполья хрустящих огурчиков, да квашеной капусты, груздочков еще захватила. Маслица в горшочке с верхней полки там же прихватила. В буфете под тряпицей курочка отварная из щей лежала – тоже на стол. Поставила четыре чистых глиняных миски, положила подле деревянные ложки. Всё справно, всё хорошо. Потом принесла кипящий самовар от печи и чашки расписные с блюдцами, голову сахара, щипцы. Варенья сливового в чашке добавила, да мёду липового рядышком. Оглядев всё хозяйским взглядом, громко позвала: «Вечерять прошу!».