Я целую вечность не чувствовала себя так хорошо!

Напевая, простирнула бельишко, затем сделала гренки, вскипятила молоко. Зойкина свадьба, эта коллективная пьянка (реалити-шоу!), в эти минуты показалась мне мелкой досадой, а происшедшее на улице давним сном. Жизнь хороша, и жить хорошо!

В дверь настойчиво зазвонили. Нехотя подошла, борясь с дилеммой: обнаруживать себя или нет? Когда звон стал бить по нервам, едва сдерживая злость, спросила:

– Кто?

– Варенька, это я, тётя Паша, с третьего этажа. Сахарку не одолжишь, хоть стаканчик?

«Опять эта, попрошайка, сколько можно!?» Очень не хотелось открывать, но ведь завтра наплачется маме, а та закатит кипеж, что её единственную подругу обижают и всё такое. Подруга – собутыльница, святой человек, обидеть не моги…

Скрепя сердцем, открыла. Едва дверь образовала щель, в неё… прошмыгнул полосатый кот. Больше на площадке никого не было. Захлопнула дверь, повернулась: кот сидел у тумбочки с обувью и яростно скрёб лапой за ухом. Я просто опешила от такой наглости, и совершенно не знала, что предпринять. И тут… кот заговорил:

– Извини, блохи, паскуды, совсем заели. Да не хлопай ты так глазёнками, я не глюк.

– Но… ты…

– Говорю? Ерунда, привыкай. Ещё не такое увидишь и услышишь.

– Увижу…

– И увидишь и услышишь, и ручками потрогаешь. Всё, Варенька, теперь у тебя будет другая жизнь. Шумная, бурная и интересная. Как в сказке. Сейчас я плотненько поем… Ты, надеюсь, накормишь гостя?

– Гостя… – Я начинала приходить в себя: это не глюк, не сон, это… чёрт знает что… – Колбасу будешь?

– Давай, что не жалко. Я за весь день кроме твоего бисквита какую-то гадость куснул на помойке. Молочка бы, а?

Налила в миску молока, поставила на пол. Кот принялся звучно лакать, шерсть ходила волнами, замызганный хвост нервно вздрагивал.

Я присела на стул.

– Может… тебя, и помыть, и на мягкую постельку положить?

Кот поперхнулся, утробно уркнул:

– Нет времени. Ты не рассиживайся, а собирайся. Нам к рассвету нужно быть…  у чёрта на куличках.

Я окончательно пришла в себя:

– Ага, счас, только шнурки поглажу. С мокрой головой куда-то переться.

Кот оторвался от миски, сел, широко облизнулся. Глянул вполне человеческим взглядом, как на несмышлёныша.

– Подними левую руку на уровне глаз, – заговорил голосом воспитательницы детского сада. – Ладонью к себе. Смотри в центр пятна. У тебя оно есть?

Я кивнула, уже ничему не удивляясь. Выполнила, как просил, скорее играючи, чем всерьёз.

– Теперь скажи… как камень брось: «Чоххоч!»

– Чоххоч!

Ладони стало щекотно, будто по контуру пятна перышком проводили. Я уже готова была засмеяться, но тут на мою голову обрушился поток горячего воздуха, как если бы включили штук пять фенов. Невидимые пальцы бережно перебирали мокрые пряди. Кот оскалился в подобии улыбки, затем приступил также шумно поедать нарезанные ломтики колбасы.

Я опомниться не успела, как волосы были высушены и добротно расчёсаны. «Фены» продолжали работать.

– Скажи: «Хоч!», если не хочешь без волос остаться, – пробурчал кот.

Я сказала – и «фены» отключились. Исчезла и щекотка в ладони.

– Что это? – Я неотрывно смотрела на ладонь: пятно вновь потемнело, и лишь с трудом угадывался кошачий след.

– Дар.

– Дар? От тебя?

Кот издал урчание, похожее на усмешку.

– Дары, Варенька, даются свыше. А я приземлён, как и ты.

– Но здесь явно… кошачий след…

– Значит так надо. Со временем узнаешь, что и как. Моё дело доставить тебя вовремя.

– Доставить? Куда? К чёрту на кулички?

– Это образно. В деревню Яблоницы нам надо. Ты собирайся, собирайся, путь неблизкий.

– Зачем?

– Там узнаешь.

– Хорошее дело! А если я откажусь?