Впрочем, все это сугубо внутренние дела, о которых не стоит рассказывать посторонним, и Наташа ограничивается коротким ответом:

– Я не на нее обижена. Меня возмутила откровенная провокация со стороны Драматурга. Сначала он втянул в дискуссию тебя, потом решил переголосовать. И если начистоту, мне вообще не нравится то, что он делает.

Анджей на это только усмехается.

– Неужели ты не счастлива здесь? Поразительно, я нашел в Панцире-7 хотя бы одного недовольного! А мне казалось, что все прекрасно в этом лучшем из миров!

Наташа легко распознает иронию и насмешливо фыркает.

– Счастлива? Разумеется, нет! – но почти тут же становится серьезной и понижает голос, кивком указав на весело болтающих товарищей. – Они выглядят беззаботными, правда? Смеются, шутят, спорят, кому достанутся главные роли, и кто пополнит ряды Магистров в этом сезоне. Но все это, – она широким жестом обводит зал, – нужно лишь для того, чтобы мы не свихнулись окончательно. Потому что если мы остановимся хотя бы на минуту и прислушаемся к себе, то услышим только, как вхолостую работает сердце. У них нет ни капли веры. Так же, как и у меня.

Последние слова она произносит совсем тихо и смотрит на свои руки. Пальцы побелели от холода, под кожей проступает голубая сеточка кровеносным сосудов.

– Ты не веришь в Возвращение Большой «Ч»? – спрашивает Анджей уже без намека на иронию.

– Верю, – Наташа грустно улыбается. – Но не верю в то, что мы до него доживем. Взгляни на них, – она снова смотрит в сторону друзей, – они все могут умереть в любую минуту. Ты обратил внимание, как плохо выглядит Лулу? У нее тяжелая форма анемии, и если в ближайшие пару месяцев Отто не достанет для нее лекарство, как обещал, она уже не поправится. У Ташира – рак. Вон та рыженькая девушка с хвостиком страдает от туберкулеза, а Гордей, который с ней флиртует, может погибнуть от царапины – гемофилия. И с каждым годом умирает все больше женщин при родах, новорожденных и маленьких детей, слишком больных и слабых, чтобы выжить в таких условиях. Как ты думаешь, Анджей, много ли у нас шансов дождаться?

– Но это может случиться скоро. Уже сегодня или завтра, мы ведь не знаем точно, так?

– Вот именно, что не знаем, – Наташа обхватывает себя руками и наклоняется вперед, глядя прямо перед собой. – Не знаем, случится ли это когда-нибудь вообще.

– Ты не сказала о себе, – мягко напоминает мужчина. – Когда рассказывала, чем больны твои друзья. Но что насчет тебя?

Девушка отворачивается.

– Мне повезло, – сухо отвечает она. – Я работаю в аппаратной, и мне кое-что перепадает из лекарств. А еще генетика хорошая, – и прежде, чем собеседник успевает открыть рот, быстро добавляет: – Сюда идет Драматург. Пойдем поближе к остальным. Не надо ему видеть, что мы разговариваем.

Драматург, и правда, медленно спускается по проходу, тяжело опираясь на трость. Под руку его поддерживает Отто – он только что вышел из осветительной будки. Подъемы старшему осилить легче, чем спуски. Но такая уж у них традиция – объявлять актерский состав, стоя под сценой. Глупо, конечно, мучиться, спускаясь по лестнице, только ради того, чтобы соблюсти никому не нужный ритуал. И все-таки… если ты прожил всю свою жизнь в Панцире-7, традиция становится для тебя вторым законом. Просто потому что здесь не на что больше опереться. Ты живешь, не зная, что творится снаружи: люди, которые уходят на Маяки, не возвращаются, они как будто перестают существовать. И где-то там, во вне, всегда начеку незримый враг – ты его не видишь, а он тебя видит, и от этого еще страшнее. Но традиция – это что-то постоянное, это стабильность. Наташа, когда думает об этом, всегда представляет себе мост над бездной: бревна крепкие, и по ним легко перейти на другую сторону; но мостик очень узенький, неосторожный шаг вправо или влево – и ты сорвешься.