Где-то вдалеке раздаются торопливые шаги. За окном ухает сова. Мой слух улавливает то, чего сейчас не могут увидеть глаза.

Возможно, у меня просто разыгралось воображение. Мне хочется рассмеяться, но я тут же вспоминаю о жгучей боли и не решаюсь даже открыть рот. То спокойствие, в котором я нахожусь, кажется нереальным, но мне не хочется терять его.

Кто-то в комнате шевелится, и я слышу:

– Тизерия?

Я замираю. Страх приковывает меня к кровати так крепко, что я даже не дышу. Голос кажется мне знакомым, но я никак не могу вспомнить, кому он принадлежит.

– Тизерия? – вновь зовет меня бархатный голос.

Открыв глаза, я вижу резной потолок, деревянные балки и балдахин из струящейся ткани. Меня переместили в другую спальню.

Я медленно шевелю пальцами и застываю, ожидая очередную волну боли, но ничего не происходит. Я чувствую лишь мягкое прикосновение шелковой сорочки к телу. Я медленно сажусь.

Бархатный голос принадлежит Харуну, который сидит в кресле напротив кровати, положив локти на колени и подавшись немного вперед. Наши глаза встречаются, и я прижимаю край одеяла к груди. Харун отворачивается в сторону завешенного шторами окна.

– Не бойся, Тизерия. Ты в безопасности, – мягко говорит он. – И здорова.

Постепенно воспоминания о последних днях возвращаются ко мне. Я в Старесе, а мужчина, сидящий напротив моей постели, – мой муж, граф Грейкасл.

– Что с твоими глазами? – спрашиваю я и вздрагиваю от звука своего голоса. Он кажется непривычно мелодичным.

Харун поворачивает голову, и я вновь вижу его ярко-алые глаза.

– Так происходит, когда мы пьем человеческую кровь, – объясняет он. – Чтобы обратить тебя, мне пришлось выпить твоей крови.

Харун встает, берет висящий на спинке кресла халат и подходит ко мне.

– Пойдем, я кое-что тебе покажу.

Я отбрасываю одеяло и поднимаюсь на ноги. Получается легко и быстро, словно мое здоровье не просто вернулось, но и увеличилось в несколько раз. Харун помогает мне одеться, и я следую за ним.

Зоркие глаза подмечают каждую деталь в комнате. Шторы из зеленого бархата плотно закрыты, несколько ламп освещают спальню. Какое сейчас время суток, остается лишь гадать. Деревянные полы почти полностью покрывает мягкий ковер с причудливым повторяющимся узором. Напротив кровати стоит камин. Над ним в позолоченной раме висит картина, изображающая красочный пейзаж: зеленые луга, горы, небольшой кусочек леса, над которыми раскинулось яркое голубое небо.

Из комнаты ведут три двери, и Харун останавливается у одной из них.

– К тебе вернулось здоровье, но в твоем теле произошли некоторые… перемены.

Не дожидаясь от меня реакции, он распахивает дверь. Я заглядываю внутрь. За дверью оказывается гардеробная. Окна в ней тоже плотно зашторены. Я не могу отвести от них взгляда, и сердце болезненно сжимается от ужасного осознания. Я больше не увижу солнца, не почувствую теплые лучи на своей коже. Отныне солнце – мой опасный враг. Я отбрасываю эту мысль на потом. Главное, что я жива и здорова.

Я шагаю следом за Харуном в просторное, светлое помещение. В центре комнаты стоит пара кресел. На противоположной стороне от окна – длинный ряд шкафов с полками и вешалками, заполненные платьями, юбками, туфлями и прочими предметами женского гардероба.

– Все твои вещи перенесли, пока ты спала, – говорит Харун.

Он берет меня за руку и ведет к одному из кресел.

– Посмотри, – он останавливается и отходит в сторону.

Я вижу большое зеркало в деревянной раме, а в нем – себя в полный рост. Я по-прежнему худая и бледная, но удивительно лишенная болезненного вида. На лице все так же сильно выражены скулы, но кожа теперь гладкая, а под глазами нет синяков. А затем я вижу глаза, алые, как у Харуна.