Сонная вышка утопает в бесконечной серости, блеклой субстанции осеннего утра. Взгляд цепляется за гиганта, пытается вобрать ускользающую мощь. Далекий титан – словно маятник месмериста… Машина мягко покачивается, но кажется, что это сам гигант приведен в легкое движение колебаниями холодного воздуха.

Мысли Фролова переключаются, пере-клинивают в смутной незримой точке. Не зря ли все это? Пока еще есть… время. Может, как лучше? Зачем ехать в это кафе? Запрыгнуть в первую попавшуюся забегаловку… Денисов набьет там живот, а потом… в хранилище.

Самое логичное решение, но Фролов не может принять его. Нет, нет, и нет. Он жаждет быть там. В том месте, откуда изливается все, что осталось в нем живого. Полузабытое. Покинутое.

Теплый рассвет Атлантического океана, блеклое безумство, он любит ее, хоть никогда и не знал, что это такое любовь, посреди страшного забытья, посреди четко структурированных развалин мысли. Нелепая дрожь пронзает его, когда он стоит рядом, совсем рядом, в реальности вне-городской свободы. Они накрыты куполом звездного неба, обсыпаны бриллиантовой пылью, просто-друзья, да какая разница…

Нет ничего невозможного. Конечно, он в это не верит. Он ни во что не верит, особенно в счастливый исход. Музыка искрящегося неба глубока, недоступна. Страх не покидает его. Когда-то это закончится, когда-то мы не сможем стоять вот так, просто, молчаливо, не сможем быть здесь, поднимать взгляд к бесконечному, прекрасному небу…

Не перекрестке вырастает непреодолимо-красная стена света.

– Что, уже половина? – говорит Денисов.

Доносится лёгкий гул (приближается, наседает). Перед глазами расплывается река скоростных машин. Карбоновое такси. Самый быстрый способ передвижения по городу. Полотно окольцовывает Петербург, захватывает ещё и пригород с богатыми домами, где, дабы не нарушать единство тишины, уходит под тёмную землю, где тяготится собственным существованием потухшее метро, где никогда… никогда уже не пройдёт ни одного поезда. Люди боятся этих старых туннелей. Для горожан они синоним заражения, ядовитого газа, бледнокожих когтелапых мутантов, видоизмененных генонаркоманов, которые… совсем уже не люди, нет, хотя когда-то были. Бродили по улицам, жили своей жизнью, слушали шёпот ветра за окном далекой пустотелой комнаты, зацикленной в под-пространстве небоскрёба.

Американский длиннокрылый беспилотник пролетает низко, очень низко над крышей авто… собирает информацию для своих заокеанских хозяев: то немногое, к чему не может дотянуться поток… там, где работают блокираторы…

Денисов достаёт мятую пачку из бездонного кармана. Блуждающий огонёк зажигалки мягко касается кончика сигареты.

– Жалко, конечно, девчонку, – говорит. – Я многое повидал в жизни, но, чтобы так издеваться над…

Фролов крутит в холодных пальцах верхнюю пуговицу пальто. Блуждающий нерв осеннего ливня поселился внутри него.

– В городе стало слишком много маньяков.

– Думаешь, маньяк? Успел погоняться за таким… как-то раз. Говнюк засовывал трупы в баки с живым белком. Только по остаткам ДНК в его забегаловке (у него был пан… азиатский ресторан) нашли его жертв… а червячки, которые ещё не разложились, ой как хорошо разъедали тела… Семь девчонок погубил, сволочь.

Фролов касается дужки очков.

«Эта мысль… я пытался, ещё на набережной, выяснить, не было ли подобных случаев? Которые связаны с… Поток ничего не выявил. Раны, контейнер, серийность убийств. Ничего этого нет. Если это маньяк, то, может, он слишком хорошо скрывает своих жертв, поэтому…»

Останавливает запись.

– Все может быть, – говорит Денисов, резонирует нетвердой речи Фролова. – Может, и не раскрыли еще серию. Черт. Тогда можем намотаться на работу. Даже за два года. Сколько он мог убить?