И вот, Серёжа стоял в дверях, и мило улыбаясь, смотрел на собравшихся. Вот артист Машанин, весельчак лет тридцати, размахивая руками во все стороны, как-будто изображая толи крылья мельницы, толи сбитый бомбардировщик, и кружась вокруг своей оси, смеясь повторял: «И я вот так вот перед камерой! Аки пропе-е-елер! Аки пропе-е-еллер!!! Вот так вот! А меня снимают! Снимают!». Его слушали героиня Ира Лавковская и симпатичная миниатюрная травести Галя Шварц, и тоже смеялись, а Галя Шварц даже быстро-быстро похлопала в ладоши. Когда Серёжа только-только пришёл в театр, и первый раз увидел Галю, ему почему-то показалось, что они с Галей, возможно, станут мужем и женой. Что будут жить на гастролях в отдельном номере, как и положено супругам, ходить за ручку, и по ночам дома на кухне – кропотливо работать над ролями, и Галя-жена будет делать Серёже серьёзные замечания, а он, Сережа, начнёт их безукоризненно выполнять. Потом он узнал, что Галя старше его на 9 лет, имеет двоих детей и мужа-полицейского крупного полёта. Он его даже видел на банкете по случаю Старого Нового Года: здоровый мордатый мент с телячьими глазами. С такой фактурой даже в сериалах играют исключительно здоровых мордатых ментов с телячьими глазами. Сложно представить в другой роли. Муж – мент сидел на банкете в углу, покорно по приказу своей маленькой супруги – начальницы ничего не ел и молчал. Он даже не пил. Мечты о женитьбе, понятно дело, испарились. Умерли моментальной безболезненной смертью.

Вот худой долговязый, похожий на выпь, божий человек и актёр Вонифатий. По паспорту Генрих Яковлевич Матушкин, который, несколько не так давно воцерковился, и, крестившись, в крещении выбрал себе, как он сам говорил, «истинно православное имя Вонифатий», что означает Благотворец, и просил обращаться к нему именно так. Серёже нравилось, как Вонифатий, когда у него не выходило что-то по роли, осенял себя широким крестным знамением, и с улыбкой говорил: «Помяни, Господи, царя Давида и всю кротость его!». Так нравилось, что он сам несколько раз, оставшись один, аккуратно крестил себя и приговаривал: «Помяни, Господи, царя Давида и всю кротость его!». Зажмуривал глаза и с благоговением принимал сладость, которая возникала в нем после этих слов. Еще Сережа от Вонифатия принял манеру крестить миску перед принятием пищи. Но не в театре, а дома, после чего мать его с восторгом сказала соседке, что сын ее пришел к вере. Вонифатий тяготился своей грешной жизнью в грешной профессии. Однако роли свои никому не отдавал, и из театра уходить не собирался. Про особо тягостную роль священника-инквизитора в спектакле про Жанну Д"Арк говорил, что «это ничего, католиков можно». Еще Вонифатий мечтал втайне, (но это все знали), о роли Алеши Карамазова. А когда станет пожилым- о роли старца Зосимы.

Вот Игорь Алексеич. Гражданский муж худрука Алины Петровны. Но в театре об этом не принято говорить. И правильно. Работа одно – семья другое. Тем более в театре. Перешагнул его порог – всё, забудь о семье. Ты актёр, и семья твоя – труппа. Где художественный руководитель – гражданская жена Игоря Алексеича. Вот такая у Игоря Алексеича заморочка – судьба. Игорь Алексеич сидит чуть отдельно от всех, сбоку. Или рядом с ним просто никто не садится? Непонятно, вобщем… Как сказали бы в 19 веке про Игоря Алексеича – трагик. Очень хорошо играет Лопахина, Гая Кассия, какого-то бомжа в современной пьесе, который, разуверившись в людях, бросается под трамвай… Говорят, что раньше Игорь Алексеич был замечательным острохарактерным артистом, очень веселым человеком, и блестяще писал капустники. Но когда Алину Петровну назначили худруком, и Игорь Алексеич после краткосрочного романа стал с ней жить, то он был лишен многого прошлого. В том числе и прошлого амплуа. Алина Петровна жестко сказала, что» всё это смехачество и мордокривляние извратит его глубокую трагическую внутреннюю сущность», и, более того, что так как он её муж, то должен соответствовать ей. И стал Игорь Алексеич трагиком, и стал играть трагические роли. И неплохо стал играть. Ровно. Без сбоев. Трагично даже местами, как впрочем, и положено трагику. Приятели Серёжи говорили, что в игре Игоря Алексеича не хватает «изюму», и он однообразен, но Серёжу почему-то после этих слов отдалило от них еще больше. Приятелей, кстати, или уже бывших приятелей, на читку не вызвали. Молодёжи вообще почти не было, и это почему-то обрадовало Серёжу, внесло в него какой-то лёгкий ветерок облегчения.