– Просыпайся, Морин, он здесь уже побывал!

– Кто?

Я резко села на постели, принялась тереть глаза.

– Толстяк с мешком! Гляди – два чулка на кровати оставил! Давай отнесем их к папе и маме в спальню?

Я встала, раздвинула шторы. Оконное стекло затянул иней, и пришлось проскребать дырку, зато, когда я к ней прильнула, мне открылся белый от снега двор. Ух и холодрыга! Я запрыгнула обратно под одеяло, поджала озябшие ноги.

– И чего тебе, Бренда, неймется в такую рань?

Сестренка устроилась у меня под боком.

– Да ведь утро не простое, а рождественское. Чудо свершилось!

– Чудо свершилось, – повторила я и обняла Бренду.

– А можно мне хоть пощупать свой чулок?

– Конечно, можно.

– А тебе твой чулок дать? Ты будешь щупать?

– Буду.

Бренда вылезла из постельного тепла, дотянулась до чулок. Оба явно скрывали нечто круглое, мягкое. Что бы это могло быть?

– Похоже на апельсин, – сказала Бренда.

– И мне так кажется.

– А еще какая-то палочка.

– Может, это карандаш?

– Наверно. Давай вставать, а, Морин?

Тут в дверь просунулась папина голова.

– Нет, вы поглядите – они еще валяются! Я думал, вы обе давно внизу!

– Мы не хотели будить тебя и маму, – объяснила я.

– Я давным-давно на ногах. А вам, похоже, и невдомек, что нынче Рождество!

– Вдомек, папа, очень даже вдомек, – возразила Бренда. – Толстяк с мешком ведь уже приходил.

– Неужели? Наверное, он считает вас очень-очень хорошими девочками.

– А ты как считаешь, папа? – спросила Бренда. – Хорошие мы или не слишком?

– По-моему, самые лучшие в Качельном тупике. А теперь давайте-ка вылезайте из-под одеяла. Я в камине огонь разжег, не замерзнете.

Мы вскочили, схватили каждая свой чулок и побежали вниз по лестнице.

– Ну-ка закройте глаза, – скомандовал папа.

Мы послушались. Первым моим впечатлением был запах – он вдруг ударил в ноздри, такой свежий и смолистый, словно я чудесным образом перенеслась в настоящий лес, в неведомые края. Сердце запрыгало от восторга.

– Теперь глаза можно открыть, – сказал папа.

Перед нами темнела, благоухала, занимала чуть ли не всю гостиную рождественская елка – почти такая же большая, как в универмаге «Уолуортс». А украшали ее папиросные коробки, оклеенные серебряной фольгой. Вот это чудо так чудо!

Бренда залилась слезами. Папа подхватил ее на руки.

– Ну что ты! Не время плакать, маленькая моя.

Бренда шумно вздохнула:

– Елка… она такая… такая…

– Огромная? – подсказала мама, входя в гостиную.

– Восхитительная, – поправила Бренда, а я спросила:

– Папа, где ты ее раздобыл?

– Это не я, это дядя Джон. Елка последняя оставалась на елочном базаре, никто ее брать не хотел.

– И я догадываюсь, по какой причине, – съязвила мама.

– Мам, ты недовольна, потому что чертова елка заняла едва ли не все пространство?

– Морин, выбирай выражения.

– Извини, мама. Ну не могу я без этого словечка, хоть режь меня.

– Знаю.

– А елка все-таки чертовски красивая, – подытожила Бренда, и мы все рассмеялись.

Бренда высоко подняла свой чулок:

– Смотри, мамочка, что мне принес Санта!

– Так и будешь до вечера чулком размахивать? Внутрь не заглянешь?

Мы уселись у камина – как ярко пылал огонь! – и запустили руки каждая в свой чулок. У меня в чулке обнаружились яблоко, апельсин, пять мраморных шариков, книжка-раскраска, игрушка «чёртик на ниточке» и пакетик лакричных леденцов. Все то же самое получила и Бренда. У нее глазенки так и сияли, щечки раскраснелись – может, от жаркого огня, а может, и не только.

– Я такая счастливая, что мое счастье во мне не помещается, – вдруг выдала Бренда.

Мама только головой покачала:

– Бог знает, от кого она таких выражений набралась!

– От тебя, моя прекрасная Кейт, – сказал папа.