Политика популизма, построенная на обращении к эмоциям и на символическом конструировании «исключения» определенных групп из политики (Мюллер, 2018), очевидно, лежит в центре внимания риторики отрицания вируса и структурирует дискурс политиков и медиа. Отрицание вируса или его существования построено на типичной для популистов риторике, что, дескать, вирус придумали элиты для конкурентной борьбы в мировой экономике, для межгосударственной конкуренции и т.п., но мы-то и есть народ, поэтому мы не признаем этот вирус как вирус элитных групп. Такая риторика была характерна и для белорусских властей, и для некоторых чиновников на Украине, утверждавших, что нужно лечить коронавирус салом и чесноком. Другим характерным для популистов приемом стало приписывание причин коронавируса неким внешним воздействиям и его ассоциация с проблемами миграции, что делало тему вируса популярной не только среди правых популистов и центристов, но и в кругах ультра-правых радикалов. В России в самом начале пандемии риторика предполагала, что вирус исключительно привозят из Европы самолетами обеспеченные россияне. Строго говоря, ограничительные меры, нацеленные на самоизоляцию прибывающих из Европы, на это и были направлены. В США наблюдалась схожая риторика, и если Европа, где на тот момент наблюдалось больше, чем в США выявленных случаев, закрывала границы постепенно, то США это сделали достаточно жестко и одномоментно.

Популизм в условиях нынешней пандемии – это совсем не тот популизм, который мы наблюдали во второй половине ХХ века, что делает инфодемию гораздо более выраженной. Изменилась экология медиапространства. Количество каналов коммуникации существенно выросло, а общее доверие населения политическим институтам в целом упало, что привело к определенной фрагментации источников политической информации и публичной сферы в частности. Фактически мы наблюдаем все большее размывание границ между журналистикой, журналистским активизмом (journalism partisanship) и «ультра-правым порядком дезинформации», построенным исключительно на циркуляции фейковой информации, различных теориях заговора и пр. (Bennett, Livingston, 2018). При этом в США, например, фейки концентрируются вокруг таких ультра-правых онлайн-ресурсов, как Breitbart, но при этом проникают в публичный мейнстрим благодаря правым медиаресурсам, как, в частности Fox (Farisetal, 2017). Потребителям информации доступно множество альтернативных ее источников, но при этом данные потребители все меньше доверяют политикам, что приводит к росту популярности различных теорий заговора и фейков, кардинально непохожих на информацию, которую дают мейнстрим-медиа. Поскольку чаще всего источниками такой информации становятся право-радикальные политики, в результате те избиратели, которые раньше голосовали за центристские партии, все больше склонны к голосованию за ультра-правые и радикальные партии (Bennett, Livingston, 2018).

Европейская ситуация в целом отличалась от американской, где публичное «принижение» опасности коронавируса исходило в основном от Трампа и его сторонников и вполне неплохо культивировалось альтернативными правыми медиа. В Европе значительная часть стран и их правительства в целом всерьез восприняли опасности коронавируса и быстро стали вводить ограничения. Поэтому стратегия оппозиционных партий и популистов не у власти заключалась в том, чтобы данные ограничения подвергать сомнению. На материале исследования аккаунтов немецких политических партий в социальных сетях Тобиас Видманн показывает ключевое расхождение в коммуникативных стратегиях немецких политиков по поводу пандемии. Если правящая партия предпочитала с ростом активных кейсов COVID-19 усиливать риторику страха и менее выраженно проявлять риторику «надежды», то популисты и оппозиционные партии предпочитали прямо противоположную стратегию: с ростом заболеваемости они усиливали риторику «надежды» и делегитимизировали жесткие карантинные меры, а при снижении уровней заболеваемости, наоборот, усиливали алармистскую риторику. При этом именно радикальным партиям удавалось получать гораздо больший социальный отклик (в виде репостов и лайков), чем другим политическим силам (Widmann, 2020).