Идти стало труднее. На ощупь пробираясь вперёд, с громким чавканьем извлекая сапоги из раскисшей грязи с тем, чтобы в следующем шаге увязнуть вновь, взмыленный охотник наконец-то вывалился на небольшой намыв, укрытый облетевшим листом. И уже ничьи следы были неразличимы на его галечном горбу.

Густой туман, смешавшись с предрассветной мглой, сбивал Ивана с толку. Видимость в пару метров искажала восприятие. Вроде и местность знакомая, и тропа та, но было вокруг что-то чужое, тревожившее душу.

Он нехотя отвлёкся от мыслей, кипучим варевом клокотавших в его голове. И если бы кто-то спросил его в тот момент: «О чём думаешь, парень, чем озабочен?», Иван рассеянно пожал бы плечами: «О чём думаю? Обо всём и ни о чём».

Варево бурлило, лопалось пузырями, шипело, переливаясь через край, но чего-то в нём не хватало, чего-то очень важного, ингредиента, без которого не складывалась картинка.

Это как в инструкции по применению: есть начало и конец, много пустой, никому не нужной информации, а самое важное отсутствует – из середины вырваны листы.

Охотник резко затормозил. В полумраке эфиром колыхалось видение. За кривой ольхой с сухими ветками понизу, с шершавой, изъеденной болезнью корой прятался старик. Обхватив дерево руками, выглядывая, он зло буравил взглядом невидимых глаз. Бородёнка нервно тряслась, будто он что-то быстро бормотал, грозя охотнику костлявым кулаком. Только ничего не было слышно, лишь журчание ручья да шлепки капель воды по лопухам. Они скользили по лодочкам-листьям вниз, к земле, с окружающих деревьев и кустов.

Иван чертыхнулся, до немоты сжав ружьё в пальцах, готовый в любой момент пальнуть в сторону видения.

– Кто там? А ну, выходи!

Но никто не вышел. После секундной паузы охотник двинулся вперёд.

– Тьфу ты, – матернулся он. Лишь подойдя ближе, сумел разглядеть, что за деревом никого нет. Это хмель, вьюном обвивший ствол, всклокоченным горбом густо разросшихся листьев торчал сбоку, дрожа раскрытыми шишками, и в сумерках превратился в жуткое видение.

«Да, – подумал Иван, – нервы совсем ни к чёрту». И немудрено: уж больно много всего пугающего, доселе невиданного, навалилось на парня за последние сутки. Ему нестерпимо захотелось выпить, не много, в меру; вот тогда отлегло бы, полегчало, вернулось в душу спокойствие. Да кто же и когда меру устанавливал и соблюдал после подобных переживаний?

«Вот выполню просьбу лешего, вернусь и обязательно… – Он не успел закончить одну мысль, как помимо его воли вторглась другая: – Если вернусь, то будь что будет».

Фляжка со спиртом у него с собой была, именно небольшая фляжка, грамм на сто, да леший трогать не велел, когда охотник пытался её опорожнить в знак радушной встречи с ночным гостем. Так сказать, закрепить союз.

Леш деликатно перехватил уже было занесённую надо ртом фляжку и, потянув ноздрями аромат алкоголя, шлейфом струившийся из неё, закатив глаза, крякнул, затем бережно закрыл.

– На той стороне пригодится, – кратко, вроде даже с сожалением резюмировал он.

«Да где же спутник?» – Иван только сейчас заметил, что шагает по раскисшему путику один. Он обернулся, ища глазами лешего. Может, отстал? «Немудрено в этих зарослях, рядом шагать тяжело, да и ноги или лапы, в общем, коротковаты», – подумал он.

Впереди раздался тихий свист. «Далековато», – подумал охотник. Затем ещё раз, вроде как в стороне от ручья-путика. Иван крикнул в ответ и поспешил на зов.

Леший сидел на стволе ели, корни которой растопыренными кривыми пальцами в лохмотьях земли и мха смотрели в небо. Падая, ель своим грузным телом подломила ещё с десяток деревьев поменьше.