Хватит мне за глаза десятин пятьдесят…»
Говорят, что ответом царя удивил он.
…Я стою на мосту и смотрю, и горжусь
За Петра, что народом был назван Великим,
И стыжусь – за себя потерявшую Русь —
За страну деревушек убогих, безликих.
Разве мало у нас вот таких мужиков,
Что сумели бы сделать Россию богатой?
Ведь сторицей воздаст из своих тайников
Нам земля, и за труд – это лучшая плата.
Рочегда
Первый гром над Двиной пророкочет ли,
Простучит дровяной товарняк,
А услышу суровое: «Рочегда!» —
И повеет дымком на меня…
Вот и рельсы да мостик разгвазданный,
Только в прошлое не перейти…
Через рýчей от биржи Загваздинской
В лес, к делянкам тянули пути
Берёзлага невинные узники,
Прорубаясь в лесах вековых.
Те, что памяти тайными узами
Нынче связаны с миром живых.
Что встают, словно тени, из мшаников —
Валят сосны двуручной пилой,
Эстакада гудит с ýтра раннего,
Пахнет дымом, сосновой смолой,
Брёвна катятся, на воду падают,
На Архангельск плотами плывут…
Дым отечества, горек и сладок ты —
Но не память ли – сучьями жгут?
Вот она – пароходом у пристани
(Там, на пристани этой и я)…
Не кончается ветер неистовый,
Да не выстыла память моя.
Пусть и трудно живёт наша отчина,
Лес становится редким леском,
Но пока что ты есть, моя Рочегда, —
Опахни меня хвойным дымком!
Поездка в Шеломя
М.В.Ожегову
А соцветия донника белого
сердце будто пронзают стрелами:
здесь село на холмах стояло, —
только память о нём осталась.
Зазвучит над полями колокол —
и зашепчутся травы шёлковы,
и заполнятся ульи пчёлами,
и деревья откликнутся: Шёломя…
Не грусти, мы ещё приедем —
на байдарках пройтись по Евде
иль на лыжах – крутыми склонами,
чтобы снова услышать: Шёломя!
Ты постой, помолчи, послушай!
Тихий свет наполняет душу.
Это храмы стоят, как свечи…
А внизу – дыхание речки…
Закачаются травы шёлковы…
Загудят над цветами пчёлы…
Зазвонит над полями колокол —
и берёзки зашепчут: Шёломя…
Чёрный Яр
Семье Серковых
Здесь, в лесных болотах стылых
затерялись судьбы-тропы,
возле Чёрного обрыва обрываются следы…
Захлебнулось время в топях,
янтарём смолы застыло,
да и память – даже память
здесь развеяна, как дым.
От Двины и до Печоры
поселилась смерть в бараках,
обжигала на делянках дуновеньем ледяным.
Тусклый свет зари бескровной,
путь по лявлинскому тракту…
Проржавевшие осколки
в теле преданной страны.
Время раны пеленает…
Повезло здесь тётке выжить
(да ведь жило пол России горевой её судьбой):
здесь оставила родная
мужа, маленьких детишек…
Боль, что в сердце невместима,
унесла она с собой.
Долетит, встревожит душу
горя давнего отвестье,
обожжёт виною горькой,
чувством кровного родства…
Ведь и здесь, за Чёрным Яром,
на дорожном перекрестье —
наша горькая, родная и жестокая земля!
У креста берёзка стынет,
на ветру теряя листья,
чёрный ветер здесь неистов…
душу выстудил до дна…
Ускользающие тени…
голоса родных и близких…
В бесконечно длинном списке
не найду их имена.
«Мама достанет из русской печи каравашек…»
Мама достанет из русской печи каравашек
С корочкой хрусткой, нарежет большими ломтями…
«Как это – брать, что уже изначально – не ваше?!
Я не научена… так вот… расталкивать грубо… локтями!» —
Вспомнит она разорённую мельницу деда
(Тот был в тридцатые годы ещё раскулачен).
Вспомнит отца: «Знать, немало он лиха отведал,
Рано из жизни ушёл – оттого, не иначе!»
Бабушка выйдет – с трудом, опираясь на палку
(Ноги больные скрутило опять ревматизмом),
Скажет: «Да что там богатство, здоровья вот жалко!
Ладно, хоть внучка послушной растёт, не капризной!»
Шьёт мне пальтишко – коричневой, скучной расцветки:
«Было б тепло, хоть не шибко баское, наверно;
К празднику надо бы, только боюсь, не поспеть мне…
Ну, да на каждо хотенье – должно быть терпенье!»