Все утро Роза обучала гостью тонкостям итальянской кухни. Женщины обменивались простыми фразами, но если требовалось подробное разъяснение, выручал планшет и Пэскуэлина. Девочка являлась неотъемлемой частью всей суеты и обучающего процесса в целом. С неподражаемой мимикой она поясняла значение новых слов, и стены дома многократно содрогались от громкого хохота, который через открытые окна вырывался наружу. Заслышав его, проходившие мимо жители Сан-Стефано удивленно останавливались, с любопытством осматривали дом Тонини, откуда неслось неоправданное веселье, покачивали головами, то ли осуждая, то ли одобряя, и шли дальше.

Во всем процессе самым сложным оказалось разведение огня в настоящей печи, колоритно вписавшейся в кухонный гарнитур между газовой плитой и мойкой. Квадратное сооружение с полукруглым верхом, откуда выходил один конец черной трубы, а другой исчезал в закопченном потолке, Маша посчитала простой атрибутикой итальянского интерьера, как дань уходящей старины, и приняла за украшение деревенской кухни. Но под печкой в широкой нише имелись настоящие дрова, а в углу стояла кочерга, щипцы и два ухвата разной длины. Привычным жестом Роза убрала с печи полукруглую заслонку, сверху скомканной бумаги и сухой щепки положила пару поленьев, подожгла.

Постепенно кухня наполнилась легким запахом горелой древесины. Он напомнил Маше зимние вечера, когда вдвоем с бабушкой они уезжали из Москвы на дачу, чтобы встретить Новый год. Дачная печь занимала почти четвертую часть кухни, топилась заготовленными с лета наколотыми дровами, и от ее тепла Маше всегда становилось хорошо и спокойно. За окном сыпал пушистый снег, крепчал морозец, рисуя на окнах вихрастые узоры, а они пили травяной чай с липовым медом и слушали старые пластинки на довоенном граммофоне, который бабушка берегла пуще глаза…

Все свои действия Роза сопровождала подробными пояснениями и в словах не стеснялась. Другое дело, что Маша половину слов не понимала, но жесты и мимика превосходно дополняли общую картину. Первым делом, когда печь растопилась, а угли прогорели, в жаровню отправили хлеб. В отличие от Карлы, которой в выпечке кафоне не было равных, Роза превосходно пекла чиабатту, заблаговременно приготовив опару еще с вечера. На широком столе легкими, непринужденными движениями она вымешивала тесто, формируя в идеальные прямоугольники. Вроде все просто.

Возиться с тестом Маше нравилось. Сын Максим до тринадцати лет рос болезненно худым, из-за чего казался высоким и нескладным. В любое время суток он любил пирожки с картошкой, поэтому каждую субботу возле батареи выстаивалось дрожжевое тесто, и к вечеру кухонный стол ломился от булочек с изюмом, ватрушек с творогом, хачапури с сыром и всем, чем сердобольная мать хотела подкормить худосочного отпрыска…

Суп варился на курином бульоне с мелко нарезанными овощами и с бесподобным запахом. Маше показалось, что ей никогда не достичь такого совершенства. Ее супы всегда оставляли желать лучшего: горох разваривался до тленного состояния, когда цвет воды делался грязно-желтым, а домашняя лапша под конец приготовления распадалась на молекулы. В таком щепетильном деле как первое блюдо Маша не стала полагаться на зрительную память и под скептическим взглядом Розы подробно законспектировала весь сложный процесс. В выборе второго блюда женщины решили отдать предпочтение традиционным пристрастиям мужчин. Роза предложила приготовить пасту. Макароны! Ну это Маша умела. Боже мой, сварить макароны, руководствуясь ходом минутной стрелки, что может быть сложного! Но, оказалось, пасту подают к столу свежеприготовленную, с пылу с жару, а до вечера она превратится в холодную, абстрактную массу.