С молитвой и слезами пошёл дед Анфал к своему коню повод отвязать, чтобы хоть он до дома вернулся.

– Коня Буяном звали, – вклинился в рассказ «хохотавший».

Повисла пауза.

– Да, коня у него Буяном зовут, – согласился «спокойный» и продолжил, – подошёл он, значит, коня отвязать, а конь в дыбы и понёс… Сам ли Анфал за повод ухватился, иль какая петля за руку захлестнулась – он не помнит, да только тащил его Буянушка, с пеной у рта, волоком до самой деревни. Вот такая история, – подвёл итог «спокойный», а «хохотавший» добавил:

– Мужики потом за санями съездили, яму видели, а гроба не было, наверно, черти с собой упёрли, вдруг кому пригодится, – и заржал своим неподражаемым хохотом.

– Черти, они, видишь, Сергей, за душами охотятся, а кикиморам что надо – никто не знает.

– Да, – проговорил Серёгин, он решил не рассказывать мужикам про утреннюю встречу на болоте, – возле Ачинска гора есть, Лысая называется, – вместо этого начал он, – Лысая, потому что не растёт на ней ничего. А с вершины той горы прямо вниз, как колодец, – пещера сорок метров глубиной. Есть про эту пещеру легенда одна.

Бородачи разом оглянулись и оценивающе глянули на Серёгу, а тот продолжал:

– Пещера называется Айдашинская, а в народе её называют просто – девичья яма. Так вот какая история, как в индийском кино: он любит ее, она любит его, но её родители настаивают, чтобы вышла она замуж за татарского хана, у которого много овец, лошадей, в общем, за богатенького.

«Хохотавший» понимающе вздохнул.

– И вот, когда должны были сваты приехать, девка эта убегает с любимым из дому на всю ночь. Вернулась поутру, а родная мать на порог не пускает, иди, говорит, где была, опозорила ты нас на всю округу. Что несчастной делать? Пошла и бросилась в яму… Говорят, с тех пор вокруг Лысой горы привидение бродит.

– Это потому что она родителями проклята, – вставил своё слово «хохотавший».

– И плач по ночам слышен, но учёные этот вой по-своему объясняют, дескать, это ветер свистит по верхушке горы, – Серёгин замолчал, давая понять, что история закончена.

– Был я в тех местах, – вдруг сказал «спокойный».

Серёгин напрягся, ожидая подвоха, но услышанное далее он никак не ожидал.

– С Кузьмой, с брательником, лет семь тому назад на ярмарку ездили, смотрим, барышня у дороги стоит, ну подъезжаем к ней, а она нам монетку золотую даёт.

– Ну, прям золотую, – не вытерпел «хохотавший».

– Не веришь, у Кузьмы спроси, – ответил «спокойный», – ну, протягивает она нам монету и говорит: «Люди добрые, в городе будете, свечку поставьте за упокой души». А Кузьма и говорит: «Милая барышня, за упокой чьей души-то столько свечей ставить надобно?» А она глянула на нас так своими глазищами и говорит: «Моей душе упокой надобен». Ясно дело, сначала-то мы испужались, ну а приехали в кабак и загуляли, пропили мы с Кузькой не только золотой, чуть без штанов не остались. Еле живые тогда ворочались, а она опять у дороги, бледнючая, как смерть, качает так головой и говорит: «Ну что же вы, да не подумайте, что мне монету жалко, просто придётся мне ещё у дороги стоять и опять людей пугать». И так от неё холодом повеяло, за секунду вся жизнь перед глазами пролетела, жуть жуткая. Как домой вернулись, не помню…

Дак ты это с того времени что ль не пьёшь?

– Да, и Кузьма тоже. Мы с ним зарок дали, а свечей мы потом в Енисейске поставили на пять рублей, не меньше…

– Старыми?

– Ну конечно старыми.

«Хохотавший» глянул на напарника с недоверием, но ничего не сказал, Серёгин тоже не вмешивался.

– Ну, хватит болтать, пора на ночлег становится, – вполголоса, но довольно твёрдо скомандовал «спокойный».