– Я знаю, что ничего у них не получится.

Серёгин принялся было перебирать последние произнесённые им слова, пытаясь сообразить, о чём это он, но Николай, не дожидаясь ни Серёгиных вопросов, не набивая многозначительным молчанием себе цену, продолжил:

– Нельзя государство на крови и злобе строить, «кровь людская не водица, не давай крови пролиться». Слыхал такую пословицу? Старая дедовская ещё поговорка, да и злоба с ненавистью – это удел слабых. Не может слабый хорошо государством управлять.

Потом оба долго молчали.

– Я тебе, Сергей Серёгин, вот какую историю расскажу, и не подумай, что я жалюсь, я так, чтобы ты знал, ну, в случае чего. Эти нехристи, знаешь, как над людьми издевались… Ноги людям отрубали, кто с ними не хотел идти… Я тебе честно признаюсь, купил справку-то эту, что не годен к службе, а Семён, брательник мой, и в самом деле хворый был. Ну и приехал военком – в солдаты набирать, ну какие ему солдаты, семеро по лавкам, меньшой ещё титьку сосал, ну и показал он справку-то эту, всё как полагается, с печатью и штемпелем, а того не знал, что военкома-то прежнего за мздоимство судили и как врага революции приговорили к высшей мере. Зыркнул он так глазищами своими, речь агитационную, говорят, толкнул и спрашивает: «А что это ты, Семён Трифонов, в армию не идёшь?» А сам всё шашечкой поигрывает, ну, как бы для устрашения, да и все мужики думали тогда, что куражится, не первый раз такое бывало. Ну, Семён и говорит – не могу служить, товарищ комиссар, ноги, мол, болят. Ну, какой знак он своим красноармейцам дал, или уговор у них заранее был, – толкнули они Семёна на колени, а комиссар этот и рубанул его по ногам. Одним махом и отрубил ему обе ступни: «Ну вот и всё, Семён Трифонов, не будут больше у тебя ноги болеть. Раз не захотел за казённые харчи рабоче-крестьянской красной армии служить, ползи домой теперь и пусть тебя баба кормит». Я тогда в отъезде был, мне только рассказывали. Мужики тогда кто дрын, кто оглоблю похватали, а что супротив шашек да винтовок-то сделаешь? Сначала-то их по избам разогнали, а потом всё равно, сколь надо им было, народу набрали и в Енисейск угнали. Нет, были и те, кто добровольно в солдаты пошёл, были и такие, но это те, кому, как говорится, терять нечего. Мужики, как могли, кровь Семёну остановили, лекаря звали, но тот не пошёл, забоялся. Ну, а я приехал, уже вторая седьмица к тому времени шла, плоть уже пахнуть стала, я сразу к бабке Акулине… Тяжело умирал. Это заражение крови было, но, представляешь, ни одного дурного слова, ни одного проклятья, всё зубами скрипел. Бабка его, конечно, травками для обезболивания поила, а Лизавета, – Николай кивнул в её сторону, – всё молилась. Там, на угоре, его и похоронил.

Дорога перевалила через бугор. Идти стало заметно легче, и Серёгин понял, что до сих пор они поднимались в гору. Здесь, на самом высоком месте, пожалуй, ни один путник, наверное, не мог удержаться, чтобы не остановиться, не оглядеться вокруг, не снять шапку и не воскликнуть, хотя бы мысленно: «Боже, красотища-то какая!»

Все оттенки красного, жёлтого мазками гениального художника, умеющего вызвать и трепет, и восторг, были разбросаны по картине мира. Тёмно-зелёные пятна ельника подсказывали, где прячется речка. Они были почти чёрными на этом пёстром платке, хотя местами оттенялись манящей синевой кедрача. Сбегающая вниз дорога сначала была совершенно прямой, а затем начинала соперничать с оврагом, начинающимся на её обочине. Из маленькой промоины от весеннего ручейка он превращался сначала в канаву, а затем в настоящий, полноценный, постоянно мечущийся то влево, то вправо овраг. Дорога тоже, словно от возмущения, не находила себе места. Она ползла то по левому берегу высохшего ручья, то перебиралась на правый, а там, позволив себе неприличный крен, кралась между лесом и осыпающимся оврагом, затем вдруг, решившись вновь, перебиралась на другой его берег. А там, где овраг был достаточно широк, и вовсе шла по его дну, но петляния её от этого меньше не становились, а скорее, наоборот, отдавшись, доверившись ему, она беспрекословно, как верная спутница, повторяла все его движения. Так, сплетённые друг с другом, они и скрывались в тёмном ельнике. На вершине Сергей с Николаем замедлили шаг, а потом и вовсе остановились. Красота-то какая…