Силва Пинто. «Он живет как настоящий барон», – заметил Флетчер, по достоинству оценив увиденное. В огромную обеденную залу трое слуг внесли «массивную серебряную чашу фута полтора в диаметре». Потом оркестр из пятнадцати рабов исполнил оперную увертюру, а негритянский хор – мессу на латинском языке.

А через несколько лет путешественник, побывавший в долине Параибы, описал типичный распорядок жизни рабов. Это была не та плантация, которую посещал Флетчер, но рабы везде находились примерно в одинаковых условиях: Негры содержатся под строгим надзором, и все работает как отлаженный механизм. В четыре утра рабы выходят на молитву, а затем строем отправляются на работу… В семь [вечера] утомленные отряды возвращаются к центральной усадьбе… и до девяти часов выполняют хозяйственные и прочие задания. После этого мужчин и женщин отдельно разводят по разным помещениям и запирают на семичасовой сон, который должен дать им сил для почти беспрерывного семнадцатичасового труда на следующий день.

Если одни плантаторы обращались с рабами более или менее сносно, то другие давали полную волю своим садистским наклонностям. Нанесение увечий и даже убийство рабов не подлежали официальному расследованию, их хоронили на плантациях, не оформляя свидетельства о смерти. Детей нередко отнимали у родителей и продавали. Постоянно опасаясь мести невольников – ядовитого скорпиона в сапоге или толченого стекла в еде, – плантаторы не расставались с оружием. «На моей плантации, – заявлял один из них, – я царь и бог». Рабов считали недочеловеками, «составляющими промежуточное звено между нами и дикими зверями в иерархии живых существ», – как объяснял один рабовладелец своему сыну.

В Бразилии рабство сохранялось дольше, чем в любой другой стране Западного полушария. В 1871 году Педро II, освободивший своих собственных рабов еще 30 лет назад, издал закон о свободном рождении, согласно которому все новорожденное потомство рабов отныне считалось свободным. Тем самым рабство должно было угаснуть естественным путем. Однако против полного запрещения рабства выступили плантаторы и политики. «Бразилия – это кофе, – заявил один член бразильского парламента в 1880 году, – а кофе – это негры».

В своей книге «With Broadax and Firebrand: The Destruction of the Brazilian Atlantic Forest» («Топором и огнем: Уничтожение бразильских атлантических лесов») историк экологии Уоррен Дин приводит документальные свидетельства разрушительного воздействия кофе на бразильскую природу. В зимние месяцы (май, июнь, июль) бригады рабочих собирались у подножия очередной горы и двигались вверх, подрубая деревья так, чтобы стволы только-только могли стоять. «Затем бригадир выбирал самое крупное дерево на вершине; его валили с таким расчетом, чтобы своим падением оно обрушило все остальные деревья, – пишет Дин. – Если все делалось правильно, целый лесной склон падал с ужасным треском, поднимая тучу листьев, стаи попугаев, туканов и певчих птиц». Несколько недель завалы подсыхали, а затем их поджигали. Поэтому в конце сухого сезона небо постоянно было затянуто желтоватой дымкой, сквозь которую едва просвечивало солнце. «Земля, – пишет Дин, – напоминала современное поле боя: почерневшее, курящееся дымом и безжизненное».

Зола, образовавшаяся после пожара на девственной почве, могла некоторое время питать годовалые кофейные саженцы; их выращивали из семян в затененных питомниках для последующей пересадки. Попадая из тени на открытое солнце, кофейные деревья довольно быстро высасывали питательные вещества из истощавшейся почвы. Поскольку методы культивации были далеки от совершенства – деревья высаживали на склонах без учета неизбежной эрозии и почти не удобряли, – рассчитывать на стабильные урожаи не приходилось. Даже при идеальном уходе кофейное дерево после обильного урожая целый год «отдыхает», а в бразильских условиях оно могло вести себя совершенно непредсказуемо. Поэтому, когда местный плантатор считал, что земля «устала», он просто бросал участок и расчищал новые полосы. А влажным тропическим лесам, в отличие от лесов умеренных и северных широт, для естественной регенерации требуются столетия.