Дежурный офицер-радист у нее за плечом еле слышно цокнул языком и чуть нараспев произнес:

– Бедный молодой Ганс! Этот ублюдок не вернется домой героем, ну уж нет. Похоже, у него совершенно нет чувства направления. – Потом легонько и благожелательно опустил ладонь на плечо радистки, которая знала немецкий, и с извиняющимися нотками в голосе проговорил: – Вы не откажетесь помочь нам его допросить?

Дежурство Мэдди закончилось к тому времени, как медики наспех подштопали немецкого летчика и отнесли его в кабинет на первом этаже диспетчерской вышки. Мэдди мельком увидела, как ошеломленный юноша осторожно отхлебывает из дымящейся кружки, пока санитар прикуривает ему сигарету. Дело происходило в августе, и летчика завернули в одеяло, но зубы немца все равно выбивали дробь. Хорошенькая блондинка-радистка примостилась на краешке жесткого стула у противоположной стены и вежливо смотрела куда угодно, только не на сокрушенного, убитого горем врага. Она тоже курила в ожидании новых распоряжений и выглядела такой же собранной и спокойной, как с наушниками в диспетчерской, однако Мэдди заметила, что палец с наманикюренным ногтем машинально и нервно постукивает по спинке стула.

«Я не смогла бы сделать то, что она вот сейчас сделала, – думала Мэдди. – Без нее нам бы не поймать этого парня. И дело далеко не только в немецком языке: я не сумела бы так притворяться, это мне не по силам, тем более вообще без подготовки, без всего. И не факт, что я справилась бы с тем, что ей предстоит сделать сейчас. Какое же счастье, что я не знаю немецкого».

Ночью Мейдсенд снова атаковали с воздуха. Это был просто рядовой налет люфтваффе, никак не связанный с захваченным бомбардировщиком; немцы напрягали все силы, стараясь сокрушить оборону Британии. Бомба попала в казармы летчиков (ни одного из них в это время там не оказалось), на взлетно-посадочных полосах появились здоровенные воронки. Служащие ЖВАС жили в сторожке на краю авиабазы, и Мэдди с сослуживицами спали таким мертвым сном, что даже не услышали сирен и проснулись только после первого взрыва. Они бросились через кустарник к ближайшему бомбоубежищу в пижамах и касках, прихватив противогазы и удостоверения личности. Если не считать сполохов от взрывов и пламени, не было никаких других источников света: ни фонарей, ни неплотно прикрытых дверей или окон, ни даже огоньков сигарет. Все равно что оказаться в аду: вокруг лишь тени, пляшущее, мечущееся пламя да звезды над головой.

Мэдди взяла еще и зонтик. Противогаз, каску, талоны на пищевое довольствие и зонтик. Адский огонь низвергался на нее с неба, и она заслонялась от него зонтом. Конечно, никто его не замечал, пока Мэдди не попыталась пройти с зонтом в дверь бомбоубежища.

– Закрой его, закрой эту хреновину, брось его!

– Не брошу! – крикнула Мэдди и наконец умудрилась пропихнуть зонт в убежище. Одна девушка подтолкнула ее сзади, другая схватила за руку и потащила, пока все они не сгрудились, дрожа, взаперти в темном подземелье.

У пары-тройки девушек хватило хладнокровия прихватить курево. Они пускали сигареты по кругу, экономно делясь с остальными. Тут не было ни одного парня; мужчины размещались в полумиле, на противоположной стороне летного поля, и находились сейчас в другом бомбоубежище, – не считая тех, кто поднялся в воздух, чтобы дать отпор противнику. У одной девушки были спички, она нашла свечу, и все уселись на пол и погрузились в ожидание.

– Достань колоду карт, подружка, сыграем в пьяницу.

– В пьяницу? Что за детский сад! Надо в покер. На сигареты. Дьявольщина, Бродатт, да убери ты этот зонтик, совсем, что ли, чокнулась?