«Фанатизм, – тихо, но четко произнесла Элис, глядя на пламенеющую Лену. – Опасный, разрушительный фанатизм. Она не понимает, что рушит хрупкий мир, который мы построили. „Фемида“ – наш щит. А она… она хочет вернуть нас в темные века возмездия».

Молодые следователи закивали. Техник пробормотал: «Да уж… Перегибает палку. Совсем неконструктивно».

Джеймс ничего не сказал. Он стоял, прислонившись к холодной стене, и смотрел на экран. На Лену Росс, которая, казалось, готова была броситься на Мейту сквозь голографическую графику. Он смотрел на ее красный шарф – цвет крови, цвет гнева, цвет боли, которую система требовала забыть во имя «оптимума». И в этот момент, среди молчаливого осуждения своих коллег-гуманистов, Джеймс Коул поймал себя на дикой, неистовой мысли: он хотел аплодировать. Аплодировать каждой яростной, разбитой в дребезги фразе Лены Росс. Она кричала то, что он боялся даже прошептать

Он был не просто чужим среди них. Он был врагом. Врагом в самой цитадели системы. И этот экран, транслирующий раскол мира, был зеркалом, отражавшим пропасть, разверзшуюся в его собственной душе. Правдоискатель в мундире гуманиста. Предатель в стане верных. Над его головой, на стене рядом с экраном, незаметно замигал маленький синий индикатор – предупреждение системы о «повышенном эмоциональном фоне» в зоне отдыха. «Фемида» видела. Она всегда видела.

Квартал «Гармония-7» был воплощением статистического рая «Фемиды». Симметричные башни из самоочищающегося биостекла, парки с генномодифицированными растениями, излучающими успокаивающие фитонциды, бесшумные хабитакслы, скользящие по магнитным дорожкам. Воздух был кристально чистым, отфильтрованным до стерильности. Все дышало порядком, предсказуемостью, безопасностью. Идеальный фон для вечного кошмара Эмили Торн.

Джеймс стоял у двери квартиры #774GH2, чувству себя нелепо и чудовищно. Его служебный бейдж с логотипом прокуратуры и «Фемиды» горел на груди как клеймо предателя. Он был здесь не как следователь. Он был здесь как… что? Сообщник системы, пришедший посмотреть на свою жертву? Или как мятежник, ищущий союзника? Он нашел ее адрес в старых, не до конца очищенных бумажных архивах – лазейке в цифровом царстве. Он представился по внутреннему коммуникатору как «следователь Коул, желающий уточнить детали по закрытому делу #F7-PR2055—88741». Ответа не последовало, лишь автоматическое разрешение на вход: система знала его уровень доступа.

Дверь бесшумно отъехала в сторону. Первое, что ударило в нос – не запах, а его отсутствие. Сверхчистота, как в операционной. Следующее – свет. Приглушенный, рассеянный, но всепроникающий. И тишина. Глубокая, звенящая тишина, нарушаемая лишь едва слышным гудением скрытых систем жизнеобеспечения.

«Входите». Голос был тихим, плоским, как у озвучки информационного терминала.

Эмили Торн сидела в глубоком кресле у панорамного окна, затянутого умным стеклом, настроенным на режим «мягкий рассеянный свет». Она не повернулась. Силуэт ее был хрупким, почти детским, закутанным в бесформенный серый кардиган из мягкой синтетики. Казалось, она пыталась слиться с серо-бежевой гаммой комнаты, стать невидимой.

Джеймс шагнул внутрь. Квартира была образцом оптимизированного минимализма: функциональная мебель, никаких лишних предметов, никаких резких углов. На стенах – абстрактные голодинамические панно, плавно меняющие успокаивающие узоры. Идеальная среда для «умеренно устойчивого психопрофиля», как гласило ее дело. Но что-то было не так. На идеально гладком полу у дивана лежала смятая салфетка. На столешнице из матового камня – одинокая чашка с недопитым, давно остывшим чаем. Мелкие, но кричащие свидетельства хаоса, прорывающегося сквозь стерильный фасад