– Но ты же разбираешься в тайных обществах! Возможно, тут как раз есть связь!

– Нет, нет! Суть создания обществ, их идеи и то, как они могли использовать Таро, – не одно и то же, понимаешь? Это так же, как сравнивать чай, то есть растение, и чайные церемонии.

– Но можно же подумать! Вдруг придёт какая-то идея?

– Да, подумать точно можно.

– Отлично!

– Однако я ничего не обещаю.

– Хорошо, хорошо! Я рад уже и тому, что ты согласился меня выслушать.

Филипп поднялся с места.

– Будем тогда на связи.

– Лады! Спасибо!

– Пока не за что.

– Очень рад знакомству!

– Я тоже, – писатель пожал на прощание руку Максима и покинул кафе.

В тусклом свете факела, пляшущем на стенах заброшенного амбара, фигура в чёрном плаще и маске, напоминающей клюв птицы, склонилась над грудой награбленного. Чумной доктор, воплощение смерти и отчаяния, неспешно перебирал трофеи, собранные с тел тех, кто пал жертвой чумы и его собственных рук.

Здесь, в этом мрачном логове, где воздух был пропитан запахом тления и страха, лежали свидетельства человеческой жадности и трагедии. Золотые перстни, сверкавшие в свете факела, когда-то украшали пальцы богатых горожан, теперь безмолвно напоминали об их безвременной кончине. Серебряные цепочки, недавно обвивавшие шеи кокетливых дам, тускло блестели, отражая безразличие смерти. Мешочки с монетами, туго набитые звонким металлом, лежали рядом, как безмолвные свидетели алчности и тщетности земных богатств.

Доктор, не испытывая ни малейшего сострадания, рассматривал добычу. Его длинные, тонкие пальцы, облачённые в перчатки, перебирали драгоценности, оценивая их стоимость. В его глазах, скрытых за тёмными стёклами маски, не отражалось ни сожаления, ни радости. Только расчёт и безразличие.

Рядом с награбленным лежали и другие предметы: выцветшие амулеты, призванные защитить от болезни, но оказавшиеся бессильными; сломанные кресты, символы веры, покинувшие своих владельцев в час смертельной нужды; истёртые молитвенники, страницы которых исписаны мольбами о спасении, оставшимися без ответа.

В стороне, в тени, лежали инструменты, ими доктор пользовался, чтобы облегчить страдания больных, а на самом деле – ускорить их смерть. Скальпель, иглы, банки для кровопускания – все они были покрыты засохшей кровью, свидетельствуя о проделанной работе.

Чумной доктор поднял с земли небольшой медальон, украшенный изображением святого. Он повертел его в руках, рассматривая. Затем небрежно бросил его обратно в кучу. Для него не было ни святого, ни грешного, ни богатого, ни бедного. Есть лишь чума, смерть и он, их безжалостный слуга.

Его взгляд упал на шкатулку из дерева. Доктор забрал её сегодня на площади Дуомо у какого-то мародёра, которого пришлось убить, ведь тот слонялся по улицам и мог быть заражён. Кровь, ещё не успевшая высохнуть на брусчатке, теперь смывалась дождём, но в памяти доктора отчётливо стояло лицо жертвы – испуганное, полное мольбы. Но он не испытывал ни сожаления, ни триумфа. Лишь холодное, профессиональное удовлетворение от сделанной работы. Шкатулка же оказалась невероятно хороша: лаковая, с резьбой, тяжёлая. Доктор открыл её. Внутри лежали карты. Он взял их в руки, ставя шкатулку на каменный пол. Шут, Колесница, Башня, Дьявол, Смерть.

Смерть. В этой карте он увидел не просто изображение, а отражение мира, в котором жил, – мира, поражённого болезнью, страхом и насилием.

Вздохнув, доктор положил колоду обратно в шкатулку, поднял факел и направился к выходу из амбара. Его работа ещё не была закончена. Чума продолжала свирепствовать, и ему предстояло собрать больше трофеев, больше жизней. И в этом безжалостном цикле смерти и разграбления он находил призвание, власть, свою абсолютную, леденящую душу свободу.