Внезапно женщина заметила небольшую беседку, скрытую за разросшимися кустами. Это могло стать её вре́менным укрытием, бежать почти не было сил. Альбина бросилась туда, падая на деревянные доски пола. Сквозь пальцы её рук из раны сочилась кровь, растворяясь в струях воды, стекающих по одежде.

Она закрыла глаза, пытаясь сосредоточиться на звуках вокруг. Шум сирен становился всё громче, говоря, что времени у неё почти нет. В голове метались мысли, как дикие птицы, пытаясь найти выход. Куда бежать дальше? Где-то рядом не только Саблин, но и кто-то из Ордена, получивший задание избавиться от Седьмой Сестры навсегда.

Оставаться в беседке было нельзя, но и двигаться дальше страшно. Каждый звук, каждое движение казались ей предательскими, способными выдать её местоположение.

Охватила безысходность. Свобода от Саблина и Ордена, к которой она стремилась, обернулась ловушкой. И, оставаясь в этом мрачном парке, она столкнулась сама с собой, осознав, что её жизнь навсегда изменилась.

С искажённым от боли лицом Альбина поднялась и встала на ноги. Зажимая рану руками, она вышла из беседки и поспешила дальше.

Она должна выжить! Должна!

Внезапная идея вспыхнула в голове и начала разгораться во вполне себе реалистичный и безопасный план. Да! Это то, что нужно! Там её никто не станет искать!

Молнии и гром продолжали разрывать тёмное небо.

С трудом держась на ногах, Альбина увидела впереди ворота. Похоже, это выход из парка. Радостная надежда зажглась в груди.

Седьмая выбежала на дорогу.

Внезапный свет фар ослепил её. Колёса заскрипели на асфальте, и машина остановилась всего в нескольких метрах от Романовой.

– Какого чёрта?! – услышала она мужской голос.

Собрав последние силы, Седьмая вытащила из-за пояса револьвер, который успела прихватить, покидая место встречи с Саблиным.

– Садись за руль! – тяжело дыша, прорычала она.

Солнце пробивалось сквозь щели в ветхой крыше и пыльные окна чердака.

Джованни Риццоли, мужчина лет тридцати, с глубоко посаженными глазами и жёсткими линиями, обозначавшими его скулы, стоял посреди помещения. В руках он держал пожелтевшую гравюру, изображавшую извержение Везувия. Мужчина был сосредоточен, но не на красоте изображения, а на цене, которую оно могло бы принести.

Чердак, заваленный старыми сундуками, потрескавшейся мебелью и забытыми предметами быта, был его кладовой надежды и отчаяния. Здесь он искал средства для дела, занимавшего все его мысли, – освобождение Италии.

– Сколько ты стóишь, старина? – тихо спросил Джованни гравюру, словно разговаривая с другом. – Хватит ли тебя, чтобы купить немного пороха? Или, может быть, пару новых сапог для наших ребят?

Он осторожно отложил гравюру и перешёл к следующему сокровищу – винтажному музыкальному шкафу, покрытому слоем пыли. Механизм, казалось, застыл во времени, но Джованни помнил, как его отец, когда-то богатый купец, заводил этот шкаф, наполняя дом мелодиями. Теперь же музыкальный антиквариат был лишь напоминанием о прошлом, о потерянном достатке, остатками которого Джованни готов пожертвовать ради будущего.

Риццоли поднял крышку, надеясь услышать хоть слабый звук, но из недр шкафа тянулось лишь скрипучее молчание.

– Жаль, – прошептал Риццоли, – ты тоже не принесёшь много пользы.

В его голове проносились имена, лица, планы. Джованни видел, как его товарищи, преданные делу, рискуют жизнью, распространяя листовки, собирая информацию, готовясь к неизбежному восстанию. Он чувствовал ответственность за них, за их семьи, за будущее Италии.

Взгляд карбонария5, члена политической организации, считавшей своей основной задачей борьбу за национальное освобождение, свободу и равенство, упал на старый, потемневший от времени кинжал, спрятанный в кожаных ножнах. Джованни осторожно вытащил его, ощущая холод металла в своей руке. Он знал, что этот клинок принесёт больше пользы, чем гравюра или музыкальный шкаф, но не позволял себе думать о насилии. Пока.