– Это Анна. С ней светлее!

Она не излучала счастье – она была его катализатором. Её смех – лёгкий, чуть хрипловатый – запускал цепную реакцию: кто-то подхватывал, кто-то просто невольно улыбался, а кто-то вдруг осознавал, что держал в груди камень, а теперь его нет. Почему? Возможно, дело было в её редкой структуре ДНК – в тех самых "спящих" генах, которые у обычных людей молчат, а у неё тихо пели. Или в том, что её нейроны вырабатывали на 17% больше окситоцина при контакте с живыми существами. А может, всё было проще: она умела видеть. Не глазами – тем, что глубже. Когда Анна смотрела на человека, она неосознанно находила в нём точку сборки – ту самую, где сходятся страх и надежда, боль и сила. И касалась её – не руками, а вниманием. И тогда в людях просыпалось ощущение, будто их только что обняли после долгой разлуки. Но главное – она не знала о своей силе. Она просто была. Шла по улице – и прохожие начинали идти чуть бодрее. Садилась в кафе – и даже горький кофе казался слаще. Брала в руки случайные предметы – и те, казалось, начинали тянуться к её теплу.

Кальмары ненавидели её за это. Потому что тьма не может переварить свет – она может только бежать от него.

А Хранители… Хранители смотрели. И впервые за миллионы наблюдений – начинали надеяться.

Анна открыла глаза в предрассветной синеве. Первое, что ощутила – тяжесть в висках, будто всю ночь не спала, а перетаскивала мешки с песком. Голова гудела, тело ныло, а в горле стоял горький привкус – не то усталости, не то забытого кошмара.

"Кто такая Ханна?" – спросила она у потрескавшегося утреннего неба.

Её видения были настолько живыми, так плотно впивались в кожу, что казалось – это не фантазии, а вырванные страницы чужой жизни, прожитые в параллельном мире. Анна потрогала запястье – нет, не исчезла. Вот родные веснушки, вот складки на простыне, вот знакомый скрип паркета под босыми ногами.

Окно. Дождь. Суббота. Казалось бы, некуда спешить. Но ноги сами понесли её к тому самому кафе в парке – точь-в-точь как в видениях. "Эллипс" – вывеска блестела мокрыми буквами. Она уже направилась к скользким ступеням, поправляя зонт, когда…

Грохот, странный всплеск и душ из ледяной воды. Раздался резкий скрежет тормозов, когда серебристый кроссовер с ревом остановился, подняв фонтан брызг. Дверь распахнулась еще до полной остановки машины, и оттуда буквально вылетел мужчина, забыв даже выключить зажигание. Его кожаные ботинки шлепнулись в лужу, брызги разлетелись во все стороны, но он, казалось, этого даже не заметил.

– Боже, боже, боже! – бормотал он, судорожно вытирая ладонью лоб, на котором выступили капли пота. Его длинные ноги неловко переплелись, когда он резко изменил направление, спеша к Анне. Одна рука была протянута вперед в жесте извинения, другая беспомощно хватала воздух, будто пытаясь поймать ускользающие слова.

– Я… я не видел… то есть видел, но слишком поздно… – голос его срывался, становясь то слишком высоким, то неожиданно низким. Он сделал шаг вперед, но его правая нога соскользнула с мокрой брусчатки, и он едва не упал, комично размахивая руками, как начинающий фигурист. Когда он наконец подбежал к Анне, его дыхание было прерывистым, а рубашка – мокрой не только от дождя. Он стоял перед ней, сгорбившись, словно ожидая приговора, его пальцы нервно теребили мокрый подол пиджака.

– Вы… вы не… я имею в виду… давайте я… – слова путались и наезжали друг на друга. Он вдруг резко наклонился, доставая из кармана носовой платок, и при этом нечаянно толкнул ее сумку, которая со звоном упала на мокрый тротуар.