– Молодец Кочубей, – снисходительно похвалил Сорокин нового комбрига, обсуждая операцию. – Кровь у него моя, а на полководца не похож. Мелковат.

– Но, Иван Лукич, Кочубея любят бойцы, – осторожно сказал Одарюк.

Сорокин рассмеялся.

– Больше, чем главкома?

– Ну, здесь аналогии скользки, Иван Лукич, – помялся Одарюк, – но, начиная с Тихорецкой, нас все время били белые, а Кочубей прорвался сюда, ни разу не будучи бит.

Сорокин отмахнулся и, позвав адъютанта, приказал:

– Собрать в ставку командиров частей, принимавших участие в бою.

Гриненко повернул коня. Главком весело заявил:

– Отпразднуем победу.

Повернул к станции. Там, на запасном пути, недалеко от подошедшего с Курсавки бронепоезда Мефодия Чередниченко, сверкал огнями специальный состав салон-вагонов – ставка на колесах главкома Сорокина.

Оркестр играл марш. Мальчишки бежали в хвосте конвойной сотни.

Сорокин отдыхал. Он принял ванну и был в шелковой кавказской рубахе, подтянутой узким пояском с золотым набором. Окна салон-вагона были открыты. Оркестр беспрерывно играл, и в вагон собирались вызванные командиры частей. Сорокин был весел и уже достаточно пьян. Когда прибывший Гриненко, склонившись к уху главкома, что-то сообщил, Сорокин вспылил:

– Что ты шепчешь! Объявляй открыто.

– Кондрашев и Кочубей не могут явиться, – вытягиваясь, отрапортовал Гриненко.

Сорокин поднялся и, зло сощурившись, тихо спросил:

– Причина?

– Кондрашев разводит части по фронту, а Кочубей выступил на линию Суркулей.

Главком качнул утвердительно головой и опустился в кресло.

– Погуляем без них. Давай, Гриненко, наурскую…5

Бригада Кочубея шла в Суркули – в район, указанный Кондрашевым. Кочубеевцы пели песни, а впереди особой сотни Наливайко и друг Ахмета, Айса, плясали на седлах наурз-каффу. Черкесы хлопали в ладоши, покрикивали и подпевали в тон инструментам. Ахмет говорил Кочубею, радостно поблескивая зубами:

– Тебе спасибо! Отец Айсы все плакал. Айса смеется и пляшет – очень замечательный каффа. А музыка!

Кавказский оркестр, непонятный европейцу, но трогавший наиболее чувствительные струны души горца, был создан им, Ахметом. Несложные инструменты, а как играют! Вот известные музыканты из аула Блечеп-сын. Они бесподобны в игре на небольшой гармошке-однорядке – пшине и дудке, напоминающей кларнет, – камиле. Им помогает Мусса из аула Улляп. Он виртуоз: в его руках скрипка, сработанная из дерева, овечьего пузыря и воловьих жил, звучит так, что можно и смеяться, и плакать.

Недаром Муссу всегда приглашал сам ханоко6 Султан-Клыч-Гирей-Шахам, когда к ханоко собирались званые гости. Мусса и его скрипка славились далеко за пределами Улляпа.

Музыканты охранялись черкесами так же, как в казачьих сотнях гармонисты. Ахмет подпевал, подергивая плечами и искусно работая на пхашичао – трещотке Айсы, заменяя своего друга, занятого танцем.

Шли осторожно. В середине отряда – музыка и пляски, в головной походной заставе – недремлющая разведка. По цепке сообщение:

– Барсуковский свободен.

– Ну и дерзнул Шкуро! – удивлялся Кочубей.

Показывая вправо, сказал:

– Вот там, по речке Невинке, Рощинские хутора. Богато там казаки живут. Родичи там мои, дядьки. Натерпелся я от них, был молодой. Может, даст бог, доберусь им кишку укоротить.

Заметив клочок сена у дороги, обернулся, крикнул:

– Адъютант, прикажи подобрать! Ишь, бузиновая кавалерия. Сами не догадаются.

В пыли сверкнула оброненная подкова.

– Адъютант, подобрать, сгодится, – снова приказал Кочубей и, проследив, как Левшаков, не слезая с лошади, схватил подкову и сунул в ковровую суму, одобрительно кивнул.