Хоробор скорбно воздел очи:

– Род Добромира иссяк. Знатные мужи Гардарики изберут нового князя, – в зрачках колдуна полыхнул зловещий огонь. – Угадай кого?.. Кончилось твоё время, Всемысл. У россов будет другой вольх. Я! И мы станем молиться иным богам!

– Не кощунствуй! Ибо гнев Князя Небесного немилосерден.

– Пустые угрозы! Что мне сделает этот беспомощный истукан? Смотри!

Обернувшись, Хоробор смачно плюнул в лицо деревянному идолу. И, надменно захохотав, пошёл прочь.

ЧЕРЕДА решётчатых повозок выбралась на гребень холма. А с ними всадники – загорелые, обветренные, черноволосые. Десятка два.

Как следует счесть их Олешка так и не смог – сбивался каждый раз. Эти угрюмые и глинокожие синды казались ему на одно лицо. К тому же наездники до самого лба прикрывались платками – от едкой дорожной пыли.

Пыль эта была сущей пыткой. Она сыпалась в уши, лезла в рот, забивалась в волосы. Только по утрам, после мучительно холодных ночей, когда скупая роса ещё сверкала каплями на камнях и траве, наступало облегчение. Но лишь пригревало солнце, из-под копыт и колёс начинала клубиться бурая муть, заполняя собой всё видимое пространство. И ничего не оставалось, как утыкаться носом в рукава и жмурить глаза.

– Шак-каа! – пронзительно закричали впереди. Люди в клетках повернулись на голос. Княжич даже привстал.

Но поначалу не углядел ничего, кроме мокрых от пота спин охранников, промчавшихся мимо с гиком и свистом. Однако большак вильнул в сторону, и взору открылась широкая рыжая равнина с редкими островками зелени. А посреди неё, в жарком степном мареве, раскинулся огромный город с грязно-жёлтыми стенами.

Накануне Ар-Тарак лично досмотрел каждую повозку и всех пленников. В некоторых караван-баши тыкал пальцем, и подручные выволакивали тех из клеток.

Нет, не били!

Наоборот, избранников Ар-Тарака – молодых женщин и мужчин – отмыли в ручье, расчесали и заставили выстирать рубахи. Правда, мокрую одежду несчастным пришлось снова напялить на себя. Сатью укутала каким-то драным платком Рамбха, а Ахуд всю ночь клацал зубами от холода, не давая Олешке сомкнуть глаз.

Впрочем, спать княжичу и без того расхотелось.

Завидев все эти приготовления, он рассудил, что тасильдар желает предъявить «товар» лицом, а значит – скоро конец их путешествию.

Сердце забилось часто-часто: что ждёт его поутру? Былая уверенность в благополучном исходе как-то враз скукожилась, превратившись в хрупкую надежду. Но надежду!

Опорой для неё оставался отцовский перстенёк. Его Олешка по-прежнему держал в тряпице на указательном пальце. Никто ничего не заподозрил – спасибо Чадобору! Лишь Зеноб однажды предложил полечить «болящую» руку, но княжич так яростно замотал головой, что рамей тут же отстал.

Росс был свято убеждён: и среди этих бронзоволицых синдов найдётся тот, кто оценит важность перстня. Ну, и, разумеется, его обладателя. Не всяк, конечно, а какой-нибудь знатный и влиятельный вельможа. А то и сам ихний марадж. Так что до поры светить колечко не след – в невольничьем караване знатоков точно не сыщется.

Да не оставит в беде Князь Небесный внука своего!

Наутро пленников подняли до рассвета.

Наспех накормили привычной чечевичной похлёбкой. От неё княжич давно перестал воротить нос – голод не тётка, а брюхо не лукошко. Однако есть руками, как все, заставить себя не смог. Противно! Взамен ложки придумал использовать засохшие рисовые лепёшки – их надсмотрщики раздавали с варевом. Зачерпнёшь густую жижу, закусишь размякшим хлебцем – вот и сыт.

Ёжась от утренней стыни, росс нечаянно размечтался: быть может, сегодня он в последний раз пробует постылый невольничий харч?