Думаю, пролетарской верхушке было за что его не любить. Дед рассказывал, что Вячеслав Константинович мог запросто ответить по телефону на беглом английском, а затем дальше продолжать совещание на русском, в то время как многие вожди и по-русски-то говорили с ошибками. Скорее всего, против Вячеслава Константиновича сошлось всё – и связь с Бухариным, и месть Кагановича, и письма. Но главное – дело Бухарина.

– Как же они сошлись, если прадед жил в Америке, а Бухарин здесь? – удивился Саша.

– Хороший вопрос! В 1930 году Вячеслав Константинович приехал в Париж и принял участие в анонимном конкурсе на проектирование площади маршала Фоша. Фердинанд Фош командовал объединёнными союзными войсками Англии и Франции в Первую мировую, а потом организовал интервенцию в Советскую Россию. Не вдаваясь в подробности, скажу, что Вячеслав Константинович выиграл конкурс и получил денежный приз. Пока дожидался итогов, успел спроектировать дом на Елисейских полях и особняк в окрестностях Парижа. А Бухарина к тому времени уже сняли со всех политических постов. Он оставался академиком и председателем какой-то научной комиссии. Кажется, по истории знаний… Точно не скажу. Бухарина считали заступником интеллигенции. Он помогал Мандельштаму и Пастернаку. В Париж Бухарин приехал на конференцию и захотел познакомиться со знаменитым архитектором из России. О чём они говорили, никто не знает.

Думаю, еще одна причина, почему Вячеслав Константинович оказался в опале, в том, что стиль конструктивизма тридцатых годов к середине десятилетия стал раздражать руководство страны. Назрела необходимость вернуться к пышной классической архитектуре. Нужно было подчеркнуть достижения советского строя. В Москве в то время уже укоренился «сталинский ампир». А у нас, как известно, все идейные столкновения, даже в культуре, заканчиваются истреблением противников.

– Но ведь прадеда не убили?

– Слава Богу! Так что, товарищ внук, – ты принадлежишь к интеллигентнейшему роду советской аристократии, честно служившей своей стране. А один из её представителей, как часто бывает с гениями, незаслуженно забыт потомками. Нет худшего наказания для творческого человека, чем забвение!

– Не сгущай. Его жизнь в целом сложилась удачно, – возразил Вячеслав Андреевич. – Ему дали Сталинскую премию. Он стал заслуженным деятелем искусств Кабардино-Балкарии – сделал памятник в Нальчике к четырехсотлетию присоединения к России. Был доктором архитектуры. Его знают в Штатах, Латинской Америке, Франции, Австрии.

– Пожалуй! – покивал Андрей Петрович. – Я удовлетворил твоё любопытство?

– Ну да, – неопределенно промычал Саша, по ювенальной привычке стараясь не проявлять эмоций. – А ты его видел?

– Видел. В детстве. Первый раз в середине сороковых, через пару лет после того, как он вернулся из лагеря. Тогда я не знал, что он сидел. Дед брал меня к ним в гости несколько раз. Жили они в Кривоколенном переулке в бывшем доме князей Голицыных. Помнишь, в фильме «Место встречи изменить нельзя» Жеглов говорит Шарапову: «В паспорте у него не написано, что он бандит. Наоборот даже – написано, что он гражданин. Прописан по какому-нибудь там Кривоколенному, пять. Возьми-ка его за рупь двадцать!» – под Высоцкого прохрипел Андрей Петрович. Все засмеялись. – Кстати в том же переулке, в особняке Веневитиновых Пушкин читал своего «Бориса Годунова». В переулке жили историк Карамзин, архитектор Шухов, бард Александр Галич. Тогда я таких подробностей не знал. Ныне в переулке живёт артист Георгий Вицин. Тоже из дворян.

Когда мы пришли в первый раз, в прихожей нас встретил седой дедушка со старомодной бородкой клинышком и усами. На нём был галстук, а воротник рубашки – белый-белый. Помню его улыбку и взгляд. В десять лет в психологии не копаешься, а сейчас бы я сказал, взгляд такой, будто он смотрел в себя. Братья уединялись в соседней комнате. Меня оставляли с бабушкой Машей, женой Вячеслава Константиновича. Не помню её лица. В памяти осталось что-то ласковое и светлое. Мария Викентьевна разговаривала тихим голосом, угощала меня конфетами и пряниками. Когда она открывала дверцу комода, по комнате разносился сладкий запах. Запах мне очень нравился. После войны был страшный голод. Лебеду, как в деревне, мы не ели, но конфеты и пряники в доме считались невиданной роскошью. Еще помню, как мне было неловко из-за того, что бабушка Маша считала меня маленьким. Она сажала меня за круглый стол с белой скатертью и кормила. То есть сама приносила мне с кухни супницу – это такая овальная фарфоровая кастрюля с крышкой, и половником наливала в тарелку суп. Потом приносила котлеты. А я стеснялся! Во-первых, потому что мне прислуживала старушка, которую я плохо знал. Иначе я бы поел на кухне. А во-вторых, потому что после обеда, она, как маленькому, в первый раз дала мне бумагу и карандаши, чтобы я рисовал. Отказаться было неловко. Я взял книгу из их библиотеки. Библиотека была замечательная. После этого бабушка Маша карандаши мне не предлагала.