Уже тогда я начинала понимать, что загадочные люди в тридесятом царстве могут ощущать окружающий меня мир совсем по-другому и подбирают подходящие для этого слова, которых в моей картине мира могло просто не быть. Их образ мышления сам подсказывал им слова, наиболее верно подмечающие суть какого-либо явления.

Так, я с самого начала была влюблена в английское слово влюбиться. Мне казалось, что люди с того далекого туманного острова нашли самое подходящее выражение для такого сложного явления. У них оно состояло аж из целых четырех слов вместо одного – to fall in love. Что буквально означает упасть в любовь. Я так и представляла себе, как можно было бы, широко расправив крылья и ничего не боясь, упасть в любовь и позволить ей себя нести и нежить, доверившись ей словно морской воде, мягко поддерживающей тебя на своей поверхности. Когда все, что тебе нужно делать, это просто быть и дышать. Да, одного слова для такой красоты тут казалось как-то явно маловато. Мне нравилось четыре.

Но, пожалуй, моим самым любимым словом было немецкое словечко kuscheln. Аналогов которому, по-моему, в мире просто не существует. Буквально оно означало – обниматься, нежиться, невинно ласкаться, прижиматься, греться о кого-то или что-то. Kuscheln можно было с любимой мягкой игрушкой, с домашними животными, с детьми, с теплым одеялом у камина или без, с любимым человеком или без, всей семьей или поодиночке, сидя или лежа в кровати, на диване, в кресле и даже на полу. При этом это чудесное слово было начисто лишено какого-либо сексуального подтекста. Что могло вызвать замешательство и неоднозначную реакцию у мужского пола, иногда путавшего это чувственное роскошество с любовной прелюдией.

Мне так нравилось это слово, заменить которое в своем родном языке было совершенно нечем. Поэтому несколько лет спустя, когда я уже жила в Германии, я придумала из этого немецкого корня свое собственное русское слово – кушелиться. И если холодным зимним вечером нам с детьми хотелось всем вместе залезть на диван с книжками и чашками горячего чая в руках, укрывшись теплым пледом, это у нас называлось: «давай покушелимся».

Мою вторую мечту все мое лингвистическое студенческое время олицетворял мой любимый предмет и единственно ценная вещь, которой я тогда обладала – маленький голубой глобус на резной деревянной ножке. Он красовался на почетном месте на полочке над моей кроватью в нашей комнате студенческого общежития. Мысленно я уже путешествовала по всей планете, разглядывая ее миниатюрную модель с аккуратно нарисованными на ней синими океанами, оранжевыми горами и зелеными лесами. Я любила ее округлость и многомерность. С ней я просыпалась и с ней засыпала, приветствуя утром и желая приятных снов на ночь.

Мы очень любили нашу пожилую преподавательницу немецкого – строгую, но справедливую фрау Вайс. Иногда мы с подругой приходили к ней в гости на чашечку ароматного травяного чая с медом. Это было настоящим праздником после нашего старого и неуютного студенческого общежития. Здесь же нас всегда ждал красивый стол, с немецкой аккуратностью накрытый идеально-белой скатертью и сервированный лучшим петербургским фарфором.

Фрау Вайс была родом из старинной немецкой семьи, приехавшей в царскую Россию два века назад в поисках лучшей доли. Больше всего на свете она ценила хорошую родословную и грамотное ведение домашнего хозяйства. Ей всегда казалось, что я уделяю немецкому языку недостаточно любви и внимания.

– У тебя на уме один английский, meine Liebe! – сокрушалась она по поводу моей легкомысленности, пододвигая ко мне поближе тарелочку свежеиспеченных «улиток» с корицей.